Хобо

кружишь над сексуальной лихорадкой, и от тебя отражается каждый луч. Любимым моим развлечением было наблюдать за медленно вращающимся шаром наверху, пытаясь вообразить, насколько холоден и пуст мрак в этом отражателе света. Эта сладкая загадка щекотала меня примерно так же, как самые сексуальные фанк-синкопы из какого-то другого времени, где бас обладал личностью.

«Эй, Хобо, сегодня у меня день рождения», заявил Краса, пока я проверял аппаратуру и наушники.

«Ты еще слишком молод, чтобы праздновать такие события», сказал я, удивляясь тому, что он вообще помнит дату. Краса пританцовывал на месте, типичные движения для парня, который зарабатывает себе на жизнь за стойкой. В «Лимбе» он был одним из «винтиков».

«Можно сделать музыкальную заявку в честь виновника торжества?» спросил он в эйфории.

«Краса, сегодня вечером все дансы и ремиксы — твои», сказал я, чтобы отделаться. «Дай только список». Я подвигал вверх-вниз потенциометры. Пич-контроль фыркал безукоризненно. Ничего не скажешь, «Лимбо» действительно самый престижный клуб в городе. Он продекламировал мне кучу имен с движущейся ленты однократного применения.

«Принято». Я поднял указательный палец в знак того, что хватит меня давить.

Итак, в тот вечер Краса прислал мне столько виски, что мои руки окоченели от скретча. Возможно, потому что это было в первый раз. Я весь превратился в черный винил. Живьем его ел. О пластинках даже не думал — в основном они были не мои, а взяты на время.

«Сегодня вечером ты отрывался даже больше, чем народ», резюмировал Титус. «Прямо душу из них вырвал».

Титус заботился о «народе». Он был «часовым у ворот». Кривоногий, со слишком широкими плечами и слишком широкими бедрами, тяжелой нижней челюстью и птичьими пальцами, стиснутыми в маленькие подвижные кулаки, такой неудачно неуклюжий тип, как будто его мать трахалась с Кинг-Конгом. Он отвечал за безопасность. У него на голове были от природы упругие, шерстяные завитки волос, красная шея, как у индюка, и он важно стоял на входе в «часы пик». «Надо знать, кого запускать», говорил он, щуря свиные глазки. Вход здесь бесплатный, но за выпивку надо платить. «Хаммер», «Блу Эйнджел», «Элефант», «Плейбой» трехцветный. Меню постоянно пополнялось новыми названиями, каждое из которых имело свою фишку. Чтобы распознать, какая из этих фишек твоя требовалось время. Торговля шла как в студенческой столовой. Современная молодежь ждала в очереди. Без очереди нет арифметики. А без арифметики нет организации. Бывали и трипы, я видел сопляков, которые делили «бумажки» на четвертушки, некоторые их глотали, некоторые сосали. В клубе не хватало темных углов, в которых они могли бы скрыть свою безумную жажду как можно более драматичного безумия. Разные лица, разные характеры, разный товар — Титус заботился о том, чтобы все они были гармонично приняты и обслужены в защищенной капсуле Барона. Я имею в виду, защищенной законом. Все в соответствии с принципом хозяина: «Лучше иметь, чем не иметь».

Потом мы пошли к Красе отмечать день рождения. Я был пьян, и чтобы выдержать этот праздник, плохой адреналин и сбивчивые разговоры, мне нужно было добавить еще. Переплетеные тела оценивали друг друга, угощаясь чужим вниманием. Одни выбирали музыку, другие выбирали телок. Танцы спонтанно превратились в объятия и пантомиму полового сношения. Сцены проигрывались быстро, не переходя ни во что реальное, весьма поверхностное трение сглаживало невидимые недоразумения. Никто не утруждал себя танцами один на один. Краса в одной из пауз переоделся. Он хотел быть главным угощением. Этого почти никто не понял. К нему подходили, целовали в щеку и спрашивали, какая комната свободна. Всегда так, один старается, а достается другому. Дружба недолговечна, общение вечно — нежно шептал мне алкоголь, единственное живое существо в этой квартире. Я уже довольно сильно одеревенел от проглоченных градусов, когда появился Барон, в сером, отливающем блеском костюме и серой шелковой рубашке. Это были разные оттенки серого. Он шел плавно как яхта. В руке нес букет красных роз в нарядной бумаге с веточкой папоротника и красным бантиком. Краса бросился ему навстречу, распахнув объятия и издавая восхищенные звуки, но темные непрозрачные глаза и улыбка летучей мыши в одно мгновение охладили его.

«Что это за маньяка ты оставил за стойкой?», прервал он Красины вопли и сопли, прострелив его взглядом, который недвусмысленно сообщал: «мы здесь не в церкви».

Тишина подобно лавине обрушилась на гуляющий народ с очень, очень большой высоты.

Тишина между молнией и ударом грома.

«А, это…», начал было Краса, окаменев как недовершенный памятник. Не было такой стойки, за которой он смог бы спрятаться и остаться там до конца жизни. «Сегодня у меня день рождения, и я…». Звуки, которые он производил, открывая рот, звучали обреченно, вероятно совершенно неосознанно.

Металлический голос прервал писк домашней мыши, которая отчаянно пыталась вернуться в свою клетку: «Твой день рождения закончился три часа назад». У Барона для ночной работы имелся особый тариф. Было очевидно, что больше внимания он уделяет не людям, а времени. И он прав — люди заменимы, а время нет. Я, было, задумался над бренностью жизни. «Это у тебя какой по порядку?», спросил он, не отрывая взгляда от надетого на средний палец правой руки чудовищно большого платинового перстня с красноватым рубином овальной формы. По моей оценке такой инструмент дает полную гарантию, что никому не захочется вызвать тебя на кулачный бой голыми руками. Может, что-то подобное промелькнуло в голове и у Красы, потому что он, вроде как, не сразу понял вопрос. Он растеряно наблюдал, как Барон пальцами левой руки медленно крутит перстень на среднем пальце. Наконец Краса очнулся и проговорил дрожащим голосом: «Двадцать третий».

«Тебе исполнилось двадцать три года, а ты еще не выучил, что мой виски пьют исключительно в моем клубе», его загадочный оскал не выражал никаких чувств. Этот не протянет плачущему малышу бутылочку с молоком. Правда, в присутствии Барона ни один малыш бы и не решился заплакать. Не зашел бы так далеко. По крайней мере, в этой жизни. «А мой виски это не гратис[8] -виски», серый, оголенный взгляд опустился на вляпавшегося из-за незнания парня, который плавал в липкой лужице как обертка от мороженого. «Бывает шотландский виски, ирландский виски, канадский виски, виски Теннеси, виски бурбон. Но не бывает гратис-виски. Кто ты такой, чтобы выдумывать что-то, чего не существует в природе?»

Да, это был такой вопрос, который мог заставить человека даже бессознательно перекреститься и заплевать все вокруг трехкратными плевками через плечо, вопрос высшего порядка, после которого все становится еще хуже, чем ты думал, а твоя жизнь делается настолько плохой, насколько тебе это и суждено.

«Извини, Барон, я просто хотел угостить друзей», Краса скреб ногтями прозрачную стену, которая отделяла его от всякой надежды на избавление. Больше всего ему хотелось броситься к выключателю и погасить свет. Но никакое «щелк» не смогло бы прогнать его страх. Он был у Барона в руках, весь, вместе со своими трусами и носками, которые никому, даже самому Красе больше не понадобятся.

«У тебя нет друзей, когда ты работаешь на меня и на мои деньги», Барон сунул цветы ему в руки. Лепестки роз встали дыбом от страха, что их засунут Красе в рот. Выпитое обострило мое восприятие. «Смотри, чтобы не завяли. Это твое выходное пособие. Я хочу, чтобы до завтрашнего вечера за стойкой все было урегулировано. И чтобы в клубе я тебя больше не видел. Пообщайся побольше с родителями, пусть они займутся твоим воспитанием. Лучше они, чем кто-то еще».

К сожалению, Красе нужны были не родители, а опекуны. Больше некому было просить у Барона прощения. Перед ним был не подавленный, безответственный бармен с полными слез глазами, а выжатая, истончившаяся от интенсивного употребления тряпка грязно-пепельного цвета. Барон насрал на нее, чтобы она стала чище. Возможно. Методичный как метроном, он распространял вокруг себя наэлектризованное тик-таканье. Потом повернулся и ушел, элегантной походкой. Гибкая, зловещая фигура. Свое «прощай» он уже кому было нужно сказал. У безжалостных людей есть врожденное чувство стиля, или они твердо убеждены, что оно у них есть. Суть от этого не меняется. В воздухе стояла вонь, как от