Остается только терпеть. А что делать?
Мать налила в наперсток молока и поставила у порога. Это угощение старшему сыну. Вот ведь напасть для семьи!
Он умер задолго до рождения Эрика. Пошел в Чужой Лес по грибы и заблудился. Небось без поклона в чащобу сунулся. Тут-то лешак его и приметил — и давай крутить-вертеть, мороками стращать. Да в три сосны братца, в три сосны, чтоб без спросу лесовика не тревожил. Брат сообразил, что дело дрянь, скинул рубаху, вывернул и заново надел — верный способ сбить лешего со следа. А штаны забыл вывернуть… Схоронили брата за оградой, без скрещенных копий. Отец Теодольф запретил отпевание. Сказал: «Не по- людски мальчишка умер, с нежитью перед смертью знался».
В чертоги предков старшего не взяли. В подземелье мороков тоже — нагрешить-то он не успел: не прелюбодействовал и не крал, а если и убил кого, то не со зла и без свидетелей. С тех пор шатался брат по гарду, детишек синюшной рожей пугал. Мэр поначалу подбивал народ почесать колом сердечко мертвяка, но старуха Урд Криволапая не дала.
— Не кровосос же он? — спросила Урд.
— Да вроде не похож…
— Вурдалачище, может, острозубый?
— Да нет, шерсти на нем не видали пока…
— Учудил чего? В могилу грудничка свел? Роженицу на выкидыш испугал? Козье вымя грыз? Нет? Так чего ж вы, родичи, Проткнутого гневите?! — заругалась Урд.
— А что, старая, делать прикажешь?
— А вот что… — У мужичков аж носы покраснели, так лихо она сплела в узор пакостные слова…
Мать только наперсток у порога выставила, а братишка уж тут как тут. Сквозь дверь прошел, о щеколду пупком зацепился и глазища вылупил: против кто? Кому не мил, не родня-кровинушка?
И все бы ничего, но несло от старшего гнилью и грибами. Молоко он выпил, по дому побродил, вздыхая жалобно, и в подпол просочился. Он всегда так делал.
А Эрик не удержался: пока никто не видел, собрал языком остатки каши, что налипла на дно миски. Неумело собрал, торопливо. И все-таки за первую очищенную миску ему совсем не стыдно. Ну, может, чуть-чуть. Первая все-таки.
Отец заметил. Как он на Эрика посмотрел! Прям боевой василиск без прищура. Эрик думал, что замертво сляжет: так и застыл на лавке, боясь пошевелиться. Камень он уже или мальчишка еще?..
— Ты вырос, сын. — Мокрые от пива усы отец закинул за оттопыренные уши.
Неужели обошлось?
— Да, отец, вырос, — поддакнул Эрик.
— Пришло, значит, время. От судьбы не уйдешь…
Вверх-вниз подбородком:
— Не уйдешь. Разве что недалеко. На шаг, может, или…
Отец кашлянул в кулак.
— Ты чего головой трясешь? Зубы болят или придурь очередная? — Он повернулся к матери: — Родила ты мне, Сиг, глупца, равного которому нет во всем Мидгарде[1]. Прощайся с сыном, Сиг.
Мать зарыдала громко, протяжно. Так оплакивают угоревших от эля на погребальной тризне. Слезы текли по ее дряблому, измазанному золой лицу.
— Не реви. Собери нам в дорогу. Живо! Утром некогда будет.
Мать забегала, засуетилась, Хильд на шаг позади — помощница, будущая хозяйка. А Хед бочком — и на печку. И правильно: когда суматоха поднимается, незачем в подоле путаться…
Давно это было. Талант у Эрика прорезался.
Оказалось, он — прирожденный лизоблюд, и жир чужих тарелок — его судьба.
Мастер объедков, так его называют.
Часть первая
Судьба-дорога
1. Клубничная поляна
Пальцы вцепились в гриву.
Мальчишка лет двенадцати, рыжий и худой, покачнулся в седле. Ботинки, вышитые бисером, прижались к ребрам рогатого пахаря. Мальчишка долго молчал, опасливо поглядывая на спутника, мужчину спокойного, в летах, и наконец не выдержал:
— Отец, куда мы едем? Почему мать плакала? Что случилось, отец? Это все из-за миски, да? Я что-то не так сделал? Ну почему ты молчишь, отец? Я виноват?! Что случилось? Я не прав? Я обидел тебя?!
— Сын… — Голос длинноусого мужчины по прозванию Снорри Сохач дрогнул. — Ты вырос. Тебе пора уйти из семьи. У тебя судьба такая — талант. Это шутка Проткнутого, он наградил, я ничего не могу поделать.
— Талант? Проткнутый? Отец, о чем ты?! Какой талант?!
Куртка из грубой ткани, надетая через голову, висела на пареньке, как платье невесты на пугале. Руки болтались в рукавах, запыленное лицо выглядывало из-под капюшона.
— Особый талант. За который ярлы платят полновесной монетой и не жалеют шкурок горностая. Ты — человек, без которого не обойтись ни одному вельможе. Верь мне, Эрик, я знаю, о чем говорю.
Прикусив губу, мальчишка смотрел на опечаленное лицо родителя.
— Ты — лизоблюд, Эрик. Ты жадно ешь, и, сколько бы мать не насыпала, тебе всегда будет мало. Я давно это подозревал, но лишь вчера ты впервые показал, как обращаются с посудой тебе подобные. При дворе Канута Свежевателя я видел настоящих лизоблюдов. Ты один из них, сынок.
Беседуя, отец и сын миновали осиновую рощу и проехали две клубничные поляны.
О полянах надо бы подробней. Клубника — настоящее искушение для путника. Сочные ягоды привлекают взоры. Капли влаги сверкают на листьях изумрудами и бирюзой. И это в жаркий полдень, когда время росы давно миновало!
Эрик сглотнул слюну. Противно забурчало в брюхе. Мальчишке хотелось свернуть с тропы и впиться зубами в водянистые ягоды, каждая размером с кулак воина. Но нельзя!
Клубничные поляны — исконные владения лесных ведьм. А ведьмы не прощают воров, это всем известно. Они незлобивы, на путников не нападают, но если сорвет кто сладкую ягоду…
Говорят, у вкусившего ведьмовской клубники открывается третий глаз на темечке. Смелый чревоугодник обретает способность предвидеть грядущее не хуже вльв.
Ах, как заманчиво! Ах, как хочется отведать клубники и узнать, что случится завтра, через год, после тепла и после вьюг! Хороший будет урожай? Зима обрадует погожими деньками? А через десять лет? Двадцать? Десять раз по двадцать?!
А ведь любопытство можно утолить, если вернуться чуток, прогуляться. Ведь привал не за горами. Скоро стемнеет, пора и о ночлеге подумать…
И вот остановились. Снорри Сохач занялся шалашом и обустройством отхожего места — ведь нельзя в дороге где ни попадя испражняться. Земля Мидгарда не терпит вольностей. Заговаривая от порчи, следы надо укрывать крестами из лозы.
— Принеси-ка огню еды. Порадуй Жига Жгучего. Жароокий любит кормильцев и добро помнит.
— Уже бегу, отец!
Собрать охапку хвороста, чтобы еле в руках умещалась, и вернуться. Ведь распакованы кожи с козьим сыром и мясом речного тюленя, открыты короба с запеченной рыбой и яйцами кынсы.
От зеленых яиц кынсы, говорят, волосы растут на груди и храбрости прибавляется. У отца кудряшки
