Дело было так

его тоже.

— Ты победил, — сказала она.

— И кстати, по поводу шикарного душа в коровнике, — сказал я. — Тебе тоже предстоит воспользоваться им сегодня вечером. Все коровы будут подглядывать, и я тоже приду посмотреть.

Глава 27

Солнце клонилось к закату. Мы подошли к бабушкиному дому. Я объяснил Авигайль, что через переднюю дверь заходить нельзя. Мы пошли вокруг дома к задней двери, и я объяснил ей, что сходить с мощеной дорожки на землю тоже нельзя, потому что можно занести в дом грязь. Мы подошли к задней двери, и я объяснил ей, что просто открыть и войти в дом тоже запрещается, а потом позвал снаружи: «Бабушка… Бабушка…»

Она вышла с сияющим лицом.

— Как хорошо, что ты приехал, — сказала она, а ее глаза тем временем уже разглядывали мою новую подругу. Я расцеловал бабушку в обе щеки, зная, что ей это очень нравится. К тому времени я уже не был взрослеющим подростком, и наши отношения с ней снова наладились. Мы сели втроем на «платформе». Она сразу объявила, что я снова спал с лица, но сказала, что на этот раз у нее, к сожалению, нет сметаны, чтобы накормить меня, как следует быть, и тут же пожаловалась на Менахема, который поспорил с ней о чем-то и поэтому не отделил для нее сметану в сепараторе. Отсюда она немедленно перешла к другим жалобам. Дедушка опять убежал ей к Бене и вот уже несколько дней прячется там, Яир без предупреждения уехал ей в Хайфу, а ведь она ему говорила, что нужно кое-что оттуда привезти, Батшева слишком редко навещает ее, а Батия — «надо же, именно Батия, твоя мама» — поехала в Ханиту к этому отвратительному Итамару.

— Бабушка, — сказал я, — я сделал, как ты мне велела, я приехал к тебе со своей новой подругой, а ты даже не спрашиваешь, как ее зовут. Познакомься — ее зовут Авигайль, она из Америки, она не говорит на иврите, и наши семейные дела ее не интересуют.

— Из Америки… — сказала бабушка уважительно. Вздохнула и поднялась со стула. Я увидел, что она хромает. Ее маленькое крепкое тело ослабело.

— Поужинаем и поговорим немного, — сказала она. — Потом я приготовлю вам лежанку.

Свою «лежанку» бабушка, как я уже рассказывал, употребляла в том же смысле, что библейское «ложе», вкладывая в нее те соблазнительные значения, которые это слово имеет в библейском иврите, и, хотя Авигайль понятия не имела обо всех этих, порой не очень целомудренных, значениях, она поняла, зачем бабушка встала, и, торопливо сказав по-английски: «Я помогу вам», — поднялась тоже.

— Ноу, плиз, сит, — произнесла бабушка три из девяти известных ей английских слов, большинство которых она помнила с тех давних дней, когда британские солдаты приходили со своего аэродрома в мошав и она, в нарушение всех принципов мошавного движения, продавала им сыр, который, кстати говоря, делала замечательно. Остальные шесть знакомых ей английских слов были уан, ту, три, стоп, свипер и йес.

Она повернулась ко мне:

— Переведи ей, пожалуйста. Скажи, что не нужно.

— В данный момент ей не нужна помощь, — сказал я Авигайль, — но если ты ей понравишься, завтра ты сможешь помочь ей в уборке.

Бабушка Тоня приготовила нам ужин, простой и замечательный деревенский ужин: нарезала в миску вареную холодную картошку, четвертушки крутых яиц, редьку и лук и полила все это легким кисловатым соусом. В другой тарелке лежали ломтики огурца и помидора. Потом она нарезала нам хлеб, прижимая буханку к груди, и вынула из холодильника коронное блюдо — свою знаменитую маринованную селедку, плавающую в масле с каплей уксуса и с английским перцем в обществе многочисленных кружочков лука и двух лавровых листков.

Ее маленькое тело двигалось между столом и плитой, и все в ней, я это видел и чувствовал, было изломано и искривлено, болело и стонало. Пальцы — от постоянного выкручивания тряпок, от чистки и дойки. Ноги — от постоянной погони за мужем и за любым приработком. Спина — от старости и тяжестей, от бремени лет и трудов. Но, несмотря на слабость и боли в суставах, на которые она тоже пожаловалась, настроение у нее было хорошее.

— Он, — обратилась она к Авигайль, приготовив ужин, — этот его замечательный дедушка, которого все жалеют, каждый раз исчезал мне в дом отдыха или находил себе какое-нибудь другое приятное занятие, а я держала все хозяйство на своих плечах. Теперь скажи ей, пожалуйста, по- английски все, что я тебе тут сказала.

Я перевел Авигайль все слова бабушки, и она сочувственно покачала головой. Меня это не удивило. Я всегда знал, что нет лучшего способа для эффективного ухаживания, чем познакомить объект ухаживания с моей мамой или с бабушкой, которые наверняка очаруют ее, каждая на свой лад.

— Бабушка, — сказал я, — большое спасибо за ужин. Было очень вкусно.

— Я вижу, — сказала она. — Но если бы твои дядья отделили для меня сметану, и ты, и еда выглядели бы еще лучше. Но я вижу, что селедка тебе помогла, и, как видно, твоя подруга тоже.

И попросила:

— Скажи ей то, что ты сейчас сказал мне, и объясни, что обычно ты не делаешь мне комплименты за еду.

— Это потому, что обычно ты не кормишь меня так вкусно, — сказал я. — На этот раз я, видно, привел такую подругу, которая тебе действительно нравится, и ты решила постараться в ее честь.

По правде говоря, бабушка Тоня подала на стол одно из двух своих коронных блюд, потому что вообще-то поварихой она была довольно средней. У нее было неплохое жаркое и великолепные варенье и пирог из слив, о которых я уже упоминал раньше. Но самые лучшие ее блюда не требовали настоящей варки, и их большое преимущество состояло в том, что все эти блюда можно было готовить вне кухни, не пачкая плиту и кухонный стол. Одним был тот белый хлеб, который она пекла на праздник Песах, а другим — селедка и вареная картошка с крутыми яйцами, редькой и луком, которые она подала нам сейчас.

И вообще, если говорить честно, то в нашей семье никто не скучает по блюдам любой из бабушек, даже по такому классическому блюду, как куриный бульон. Куриный бульон моей мамы был лучше куриного бульона ее матери, а куриный бульон моей сестры лучше куриного бульона нашей мамы, но у бабушки Тони приготовление бульона всегда было волнующим событием, потому что оно открывалось обращенной ко мне командой: «Сходи-ка во двор и принеси мне…» — после чего следовал цвет или имя одной из наших кур.

У соседей, объясняла она мне, варят куриный суп в соответствии с известным правилом: «Когда мошавник болен или когда курица больна». У нее не так. Она вела наблюдение за несушками во дворе и знала, какая несется больше, какая меньше. Курица, которая неслась недостаточно, получала позорное прозвище курицы, которая не старается, и если она упрямилась в своем непослушании и лени, то удостаивалась чести взойти на субботний семейный стол.

Куры жили во дворе и клали яйца в деревянных ящиках, которые дедушка Арон выстилал для них соломой. Было там и несколько гусей, в ту пору больше и тяжелее меня и очень задиристых. Как и положено гусям, они преследовали меня, вытянув шеи и угрожающе изогнув крылья, и пытались укусить своими плоскими зазубренными клювами, что делало поход в коровники опасным приключением.

Я не был особенно спортивным мальчиком, и куры были намного проворней меня, но бабушка Тоня вооружила меня тонким и длинным железным прутом, согнутым на конце в крючок, и научила захватывать этим крючком ножки приговоренной к смерти курицы. Несмотря на приписываемую им глупость, куры быстро уловили связь между этим прутом и дальнейшим развитием событий, и стоило нам с ним появиться