Курбатов подтвердил.
— Вы для себя как-нибудь выделили это сообщение Ставцева?
— Очень даже выделил! — ответил Курбатов. — Не только для себя. Я сдержался, я даже прикинулся равнодушным, как бы пропустил мимо ушей его слова!
— Это очень важно! Вы это поняли?
— Понял, — ответил Курбатов.
— Вы знаете, почему я это спрашиваю? — спросил Дубровин.
— След Кольберга обнаружился?
— Нет, но Ставцев ответил нам на многие вопросы.
Курбатов продолжал свой рассказ. Он подошел к тому месту, когда взял на себя смелость испытать, сколь он необходим Ставцеву.
Трудная для него наступила минута. Как решиться просить о своем, личном, в такую минуту, когда каждый его шаг рассчитывается, взвешивается, просматривается намного вперед?
Все развернулось столь стремительно, смешалось, новые обстоятельства в его отношениях с Наташей возникли уже после встречи с Дзержинским, после первого разговора в ВЧК. И Курбатов рассказал о Наташе, признался, что, заводя разговор со Ставцевым о Кирицах, надеялся, что удастся поехать туда. Рассказал о сейфе в библиотеке, о разговоре над картой. Золотые положил на стол.
Дубровин молча что-то записывал у себя в блокноте. И вдруг повеселел.
— А вы знаете, я не против Кириц! Очень даже мне нравится эта поездка! Перед окончательным прыжком мы сможем выверить, как строятся ваши отношения со Ставцевым. Там, у Колчака, нам трудно будет что-то скорректировать, поправить, Кирицы доступнее.
Дубровин обернулся к Проворову:
— Михаил Иванович, где сейчас Наталья Вохрина?
— Сегодня утром выехала к родным…
— Стало быть, в Кирицы! Все сходится, Владислав Павлович! Но детали, однако, придется тщательно обдумать. Я вам могу объяснить, почему я не против этой поездки…
И Дубровин раскрыл перед Курбатовым следующий этап операции.
Они едут в Кирицы. Там он приглядывается и примеривается к Ставцеву. Михаил Иванович Проворов теперь станет его постоянной тенью, его охраной, его связью с центром, его вторым «я». Если отношения со Ставцевым сложатся благоприятно, они поедут сначала на Волгу, оттуда в Сибирь. Без добрых отношений со Ставцевым в Сибирь ехать нет смысла.
— Что же делать в Сибири?
Пока они будут гостить со Ставцевым в Кирицах, здесь будет время подработать некоторые вопросы.
Если считать, что Курбатова направил в Москву Кольберг, если Шевров был по прежней своей осведомительской деятельности связан с Кольбергом, то первейшее значение приобретает фигура Кольберга. Не меньший интерес представляет и Шевров. Шевров, по показаниям Тункина, имел явку в Омске, стало быть, все нити сходятся к Колчаку…
Изложив этапы операции, Дубровин спросил:
— А как же свадьба? Как Наташа? Это новое обстоятельство. Ваша разлука не на один год!
— А если бы я ушел на фронт? Разве это не разлука?
— Это совсем другое дело… — ответил Дубровин. — И кроме того, вы не имеете права рассказать Наташе о себе, о своей работе…
Курбатов пожал плечами.
— Что я могу сказать? Что? Война, люди обречены на короткие встречи… Все откладывается на будущее!
— Решили твердо работать с нами?
— Твердо!
— Если вдруг уже в пути что-то изменится, вернитесь! Вернитесь с полпути, мы это поймем. Не надо надрывов, на нашей работе надрыв — это гибель!
— Я это запомню!
— Ну, а в дальнейшем я полностью передаю вас на попечение Проворова. Он молод, но он будет вам надежным помощником.
Проворов собрал Курбатову провизию. Десяток картофелин, ломоть сала. Нашлась и бутылка спирта.
Курбатов вернулся в Хохловский переулок. В дверь не стучался, а тихо поскреб пальцами. Ставцев тут же открыл. Курбатов скользнул в прихожую. Опять заперлись на засовы.
— Что? — спросил нетерпеливо Ставцев.
— Все есть, что надо!
Ставцев принял у Курбатова из рук сверток. Голод истомил его. Он растопил печку и зажег свечи в спальне, прикрыв окна глухими шторами.
В золе испекли картошку, по стаканам разлили спирт.
Ставцев приободрился. Жадно расспрашивал Курбатова, как он передвигался по городу, не обнаружил ли за собой слежки, нет ли на улицах усиленных патрулей, нет ли каких-либо признаков, что их ищут.
Дубровин предусмотрел этот вопрос и подсказал ответ.
— Николай. Николаевич! Вы всерьез думаете, что наш побег вызвал большой переполох?
— Вы забываете, батенька мой, с каким вас делом взяли!
— Взяли… Это верно! И вас взяли… И тоже с важным делом. Но вы сами мне обрисовали кольцо, которым окружена Москва. Неужели еще и на нас тратить силы? А? Все как было… Тихо на улицах. Патруль стопт у Покровских ворот. Но он всегда там стоял.
— А это мысль! — подхватил Ставцев. — Вы полагаете, что в Кирицы вас искать не поедут? А ведь могут и не поехать! Это же сумасшествие — скрываться по известному им адресу! Не поедут, Курбатов! Конечно, не поедут! Два дня отогреться, и тронемся…
На следующий вечер Курбатов опять вышел за провизией.
А сутки спустя Ставцев вынул из сейфа деньги, разделил их поровну. Ночью двинулись к Московской заставе. Ставцев частенько останавливался: ныли ноги. Только к рассвету добрели до Зюзино. Курбатов сказал, что через спекулянта, который продавал продукты, сговорился о лошади. День пробыли в избе, ночью, запрятав гостей в сено, извозчик повез их к железной дороге.
На станции назначения сошли днем, до вечера просидели в лесу, промерзли изрядно. Как стемнело, пошли в Кирицы.
Выли собаки. Безлюдье полное, в домах ни огонька, на окнах ставни. И лишь в доме учителя ставни распахнуты, сквозь занавески льется свет.
Курбатов, таясь, стараясь не шуметь, подошел к окну. Тихо, пальцами постучал по стеклу. Послышались тяжелые шаги, огромная рука отдернула занавеску, к стеклу приникла высокая фигура. Ничего не разглядев во тьме, человек пошел к двери, выходящей в сад.
— Вы ко мне?
— К вам, наверное… — ответил Курбатов. — Вы учитель Вохрин?
Вохрин подошел ближе. Взял Курбатова за подбородок и приподнял его лицо.
— Курбатов? — спросил он негромко.
— Курбатов…
Вохрин словно бы ждал его.
— Вы мне, Курбатов, очень нужны… Пошли!
Вохрин поднялся на крылечко. Курбатов остановился у первого порожка на лестницу.
— Я не один, со мной товарищ, и он болен… — сказал Курбатов.
— Ведите и товарища! — ответил Вохрин.
На лестницу Ставцева пришлось вести под руки. Ослаб. Вошел в тепло, сел на стул и закрыл глаза.
Курбатов стоял возле. Вохрин нависал над ними огромной глыбой. Молчали.
