к Вам не может не найти у Вас отклика. Я верен любезной моему сердцу России, я тоскую о ней, тоскую о моих близких, но так все сложилось, что я не мог вернуться, не могу вернуться и теперь. Не мне Вам говорить о том, что в Европе сейчас неспокойно. В силу обстоятельств, в которые поставила меня судьба, я получаю из первых рук сведения о готовящемся жестоком походе на полное уничтожение и Польши, и России. Вы догадываетесь, о чем идет речь. Нет сейчас силы, кроме России, которая могла Си остановить это нашествие. Если бы Вы сочли возможным прибегнуть к моей помощи, как в давние времена, я мог бы сообщить Вам много интересного, что помогло бы Вам подготовиться к трудностям, которые, возможно, уже и не за горами. Я прошу Вас не забывать, что мой прадед когда-то вышел на Сенатскую площадь ради светлого будущего России. Память о нем для меня священна. Вам известно, что товарищ Артемьев спас мне жизнь. Память об этом товарище также для меня священна. Я не знаю, сможем ли мы встретиться с Вами, или Вы устроите мне встречу с Вашим доверенным лицом? Я готов и к тому, и к другому. Просил бы я при этом соблюдать крайнюю осторожность. С уважением Ваш Владислав Курбатов».
Проворов сложил письмо.
— Вы говорите, Алексей Федорович, что он занимает видное положение в польском штабе?
— Это так и есть! — подтвердил Дубровин.
Проворов снял очки и поднял глаза на Дубровина.
— Я понимаю вас, Алексей Федорович! Вы хотели бы сейчас, сию минуту, услышать от меня окончательное суждение о Курбатове!
Дубровин остановил Проворова:
— Помилуйте, как это возможно! Прошло столько лет!
— Работа не отучила меня верить людям, — продолжал Проворов. — Я верю в того Курбатова, каким я его знал! С кольбергами ему не по дороге…
— А если это игра нашего противника?
— Какого? Польский штаб? Он ничего не выиграет в этой игре!
— Мы не знаем какого… — ответил сдержанно Дубровин. — Фашизма Курбатов не примет…
— Мы попытались кое-что проверить, Михаил Иванович. Давайте вспомним! Почему Кольберг в те годы, там, у Колчака, проявил такой интерес к Курбатову?
— Мы, по-моему, тогда узнали, что Кольберг не поверил в благополучный побег Ставцева и Курбатова… Кольберг считал, что этот побег был подготовлен нами специально, чтобы кого-то из группы бежавших внедрить к белогвардейцам…
— Почему Кольберг повесил Шеврова, своего надежного агента? Он что же, принял Шеврова за нашего агента?
— Нет! Шеврова в связях с ВЧК Кольберг не мог заподозрить. Он убрал его, чтобы использовать…
— Кого? Ставцева? Это он мог сделать, не убирая Шеврова! Шевров был опасен только Курбатову! Для него был повешен Шевров?
— Для Курбатова… — согласился Проворов.
— Мы установили, что некоторое время спустя, после приезда Курбатова в Варшаву, там появился Кольберг. Мы не знаем, ради чего туда приезжал Кольберг, встречался ли он с Курбатовым. Но после появления Кольберга Курбатов был приближен к Пилсудскому… Вы улавливаете связь? И добавлю… Сейчас Кольберг занимается нашей страной в военной разведке немецкого генерального штаба… в абвере! Я спрашиваю: мог ли Кольберг каким-либо образом закрепить свои подозрения о связях Курбатова с нами?
— Нет! Не мог! Даже если бы Курбатов под угрозой смерти показал бы, что он нам помогал… И что? Как это он мог доказать? Связь была с ним оборвана, явок он не имел и не знал… Он всего лишь нам помогал, он не был нашим разведчиком…
— Стало быть?.. — спросил Дубровин.
— Стало быть, надо с Курбатовым повидаться… Я готов с ним встретиться!
— А риск?
— Какой же риск? Выманить меня в засаду? Так ли уж интересен я для них? Если это игра, то они меня и не собираются трогать! Моя задача пока очень скромная… Послушать, что хочет нам сказать Курбатов…
Отправляя Ставцева из Сибири в Польшу, Кольберг поскупился на твердую валюту. Русские рубли в Польше потеряли всякую ценность. На них ничего нельзя было купить, никто ими не интересовался, с ними даже не производилось сделок на черном рынке. В дороге валюта растаяла. Богатые эмигранты кошелька своего нуждающимся не подставляли. Курбатов, по совету Ставцева, разыскал одного из Радзивиллов, близкого родственника матери, но тот заявил, что ему неизвестны родственники среди русского офицерства. Ставцев не вынес нищенства. У него случился удар. Он частично потерял зрение, отнялась вся левая половина. Язык с трудом поворачивался во рту.
Курбатов попытался устроить его в военный госпиталь. В госпиталь Ставцева не взяли. За номер в отеле расплачиваться было нечем. Курбатов с трудом нашел угол. Никто не хотел брать на постой русских эмигрантов. Сговорился с полицейским служащим. На окраине Варшавы за дощатой перегородкой комнатка — только койку поставить. Больного положил на койке, сам спал в кресле. Хозяин, пьяница, вечерами выяснял отношения с супругой, крик стоял у них до поздней ночи.
Курбатов сидел у ног больного. Часами, сутками. Больной, просыпаясь, встречался с его взглядом.
Однажды ночью, когда все затихло за дощатой перегородкой, Ставцев поманил к себе пальцем Курбатова. Курбатов наклонился над его изголовьем. С трудом выговаривая каждое слово, едва слышно Ставцев произнес:
— Спасибо, дружок!
Курбатов вздрогнул от слова «дружок». Это были слова, с которыми обратился, умирая, князь Николай Болконский к своей дочери. Герои романа Льва Толстого близки были и Курбатову, и Ставцеву. Долгой дорогой не раз они спорили о их судьбах, это был тот мир, в который они уходили от действительности. Не случайно, стало быть, Ставцев выговорил слово «дружок». Это был призыв к душевности. Дорога из Москвы в Сибирь, из Сибири в Польшу волей-неволей их сблизила.
— Спасибо! — повторил Ставцев. — Жена где? Не знаю! Дочь — не знаю! Один ты, дружок!
Ставцев замолчал. Ему трудно было говорить. Он терял силы. Кожа на лице приняла пергаментный оттенок, нос и подбородок заострились. Смерть, приближаясь к нему, наложила на весь его облик свою мрачную печать. Приоткрыл правый глаз.
— Кольберг говорил… ты — агент Дзержинского!
Курбатов протестующе поднял руку, но Ставцев остановил его взглядом. Что-то похожее на усмешку промелькнуло на его лице.
— Все равно! — сказал он. — Кольберг уверен! Он найдет тебя! Найдет… Спасибо! Спасибо за все, дружок!
Это были его последние слова. Подполковник, семеновец, умер в каморке на койке, и не нашлось средств, чтобы заказать ему гроб. Смилостивился хозяин угла. Сам сколотил из досок ящик, погрузил его на извозчичью ломовую подводу, и отвезли вдвоем на кладбище. Зачем приехал этот подполковник в чужой и враждебный для него город? Что он надеялся здесь найти?
В Варшаве Курбатову делать было больше нечего. И что вообще делать? Посланец от Дубровина еще там, в Сибири, разрешил прервать операцию и считать себя свободным. Оставалось только найти способ вернуться на родину. Можно было определиться волонтером, рядовым солдатом в армию, шедшую в поход на Россию. Там можно перейти линию фронта. Он не видел препятствий к возвращению на родину и не считал себя связанным какими-либо обязательствами. Но вот тут-то и явился Кольберг.
Кольберг умел обставить свои встречи. К дому, где Курбатов снимал угол, подъехал автомобиль, разбрызгивая из-под колес черную грязь. Курбатова повезли в загородное имение, в старинный замок. Но встретил в замке Курбатова не Радзивилл, а Кольберг.
— Свиделись, Владислав Павлович! Я очень рад!
— Я тоже рад! — сдержанно ответил Курбатов.
