— По-твоему, она больше ни на что не годна, кроме как быть женою вонючего красильщика? Неужто такой судьбы ты желаешь собственной дочери?
— Не так легко найти мужа для слепой.
— Она не обязана выходить замуж.
— И всю жизнь будет сидеть у нас на шее?
Я вздрогнула. Теперь ясно: я была не слишком расторопна.
Человек у меня за спиной зашевелился и тихонько выскользнул обратно в сад, а я беззвучно расплакалась. Единственное, на что способны мои глаза, — это источать слезы.
КРИСТИНА ДЮ САБЛОН
У дамы, играющей на органе, наряд — глаза не оторвать. Верхнее платье все в желтых и красных гранатовых узорах. По краю отделка из жемчуга и темных драгоценных камней — в тон ожерелью на шее.
Нижнее платье — голубое, с остроконечными рукавами, грациозно спадающими с плеч. Жорж мог бы показать, как постепенно меняется цвет на рукавах, переходя из темно-синего в голубой.
Наряд у служанки, раздувающей мехи органа, тоже красивый. По сравнению с ней мы с Алиенорой выглядим замухрышками. Наверное, так одеваются камеристки в знатных домах. Платье на ней попроще, чем на госпоже, но все же из муара, темно-синее с красной отделкой — здесь Жоржу опять делать штриховку — и длинными желтыми рукавами, скорее закругленными, чем остроконечными. Надень я на себя такое, рукава непременно намокли бы в супе или запутались в станке.
На шее камеристки — две цепочки с подвесками в виде цветов. Золотые, хоть и поскромнее, чем ожерелье на госпоже. Головной убор тоже украшен драгоценностями. Мне бы тоже хотелось иметь что- нибудь в этом роде. У меня есть рубиновое ожерелье с эмалью. Мне его подарил Жорж, когда сделался хозяином мастерской. Я надеваю его на праздники, которые устраивает гильдия, и шествую по Большой площади как королевна.
Все-таки мы живем в достатке, думаю я порой, хотя со стороны и не выглядим такими уж богатеями. Интересно, что бы сказал Жорж, если бы я превратилась в подобие дамы с ковра: одевалась в роскошные одеяния, грызла засахаренный миндаль, завела прислугу, чтобы делать прически, носить за мною молитвенник, корзины и носовые платки, прибирать в доме и топить камин у меня в комнате. Вообще, это обязанность Мадлен — разводить огонь, но зачастую я поднимаюсь, когда она еще видит третий сон, так что приходится справляться самой.
С особами на коврах у меня мало схожего. Я не умею играть на органе, мне недосуг кормить птиц, сажать гвоздики и пялиться на себя в зеркало. Только одна дама мне более или менее близка — та, что ухватила единорога за рог. Вот это по мне. Я бы тоже держала его крепко-крепко.
Хоть мы и не нуждаемся, Жорж не жалует роскоши. Не погрешу против истины, если скажу, что наш дом просторнее, чем у большинства семей. Мы соединили два дома вместе и выделили большую комнату под мастерскую. Здесь же ночует наш ученик, а также приходящий подмастерье. У меня есть ожерелье, и спим мы на кровати из каштана. Наша одежда хоть и неброская, но добротная и хорошо пошитая. У нас с Алиенорой по три платья, а у наших соседок — по два, а у некоторых и по одному. Но мы не кичимся нарядами и не путаемся в рукавах, когда работаем.
Жорж отнюдь не мот, все накопления идут у него на приобретение эскизов. И у нас их больше, чем у прочих lissiers. А еще у нас два горизонтальных ткацких станка, тогда как в других мастерских вроде нашей — по одному. Мы делаем щедрые пожертвования церкви Нотр-Дам на Саблоне и никогда не скупимся, когда служат мессу во здравие нашей семьи. Только изредка я думаю: хорошо бы, мое платье было синим, а не коричневым, и не просто шерстяным, а с шелковыми вставками. Хорошо бы закутаться в меха и иметь свободное время, чтобы как следует уложить волосы, и служанку, знающую толк в прическах. Мадлен однажды попыталась соорудить нечто из моих волос, но вышло похоже на воронье гнездо. И чтобы руки у меня были нежными, как лепестки роз, которыми, наверное, умащают себя дамы на коврах. Алиенора как-то изготовила для меня мазь из розовых лепестков, но кожа у меня до того загрубела от шерсти, что ее ничем уже не смягчишь.
Хорошо бы, чтоб в камине всегда горел огонь, у которого можно погреться, и еды было вдоволь.
Но подобные мысли — редкие гостьи.
Я настолько замоталась в мастерской, заправляя нити, что испытала огромное наслаждение, просто стоя в саду и глядя, как рисуют Никола Невинный и Филипп. Пока они закончили только первый картон — «Слух», который висел, пришпиленный к стене. Его от начала и до конца нарисовал Филипп. Никола понятия не имел, что когда мы ткем, то видим только изнанку ковра, и поэтому сцены и узоры на картоне делаются в зеркальном отображении. Нужен особый дар, чтобы взять небольшой эскиз и увеличить его до нужного размера, при этом перенеся все, что слева, направо, а все, что справа, — налево. Поначалу при виде «Слуха», нарисованного шиворот-навыворот, Никола скорчил такую гримасу, что мы дружно загоготали. Но скоро приноровился. Он и впрямь отличный художник и весьма сметливый, хоть и нахал.
Поначалу я застала в саду только Никола и Алиенору. Он рисовал, а она стояла на лестнице и обрезала сухие ветви на вишне. Филипп отправился к отцу за краской. Они находились в разных концах участка, и оба были погружены в работу, и тем не менее у меня сердце перевернулось. Но если начистоту, мне некогда следить за дочерью, и тут уже ничего не поделаешь. Она очень чувствительная девушка, и я обратила внимание, как она переменилась в лице, когда он зашел в комнату.
Никола уже приступил к следующему картону: он писал на большом холсте поверх наброска углем. Это было «Обоняние», там, где дама плела свадебный венок из гвоздик — любимого цветка невест. Судя по всему, она не сомневалась, что единорог уже приручен и достанется ей. Никола был занят лицом и еще не дошел до наряда. А мне не терпелось поглядеть, какое получится платье.
Никола опустил кисть и, отступив от холста, встал рядом со мной.
— Как вам мои рисунки, госпожа? От вас я еще не слыхал ни слова. Не правда ли, красиво получается?
— По-моему, тебя мало волнует чужое мнение. Уж больно ты горазд отвешивать себе комплименты.
— Вам нравится ее платье?
— Платье хорошее, — пожала я плечами, — а мильфлёр все-таки лучше. И животные на траве замечательные. Молодчина Филипп.
— Я рисовал льва и единорога. Как вам они?
— Единорог жирноват, и величавости не хватает.
Никола нахмурился.
— Времени на переделку все равно нет, — добавила я. — Так что пусть будет как будет. Вот лев получился с характером. Глаза круглые, пасть огромная — на Филиппа чем-то смахивает.
Алиенора захихикала с верхушки вишни.
А я подошла к «Обонянию»:
— Какое платье будет на этой даме? И на ее служанке?
Никола усмехнулся:
— Нижнее — красное парчовое с гранатовым узором, а поверх — голубое, застегнутое на талии так, что остается глубокий вырез на груди. В тон ему платье служанки: верхнее — голубое, нижнее — красное, но ткань попроще, муаровая.
В голосе его звучало столько самодовольства, что у меня просто язык зачесался — так захотелось его поддеть.
— Два ожерелья — чересчур роскошно для служанки. С нее хватит и обычной цепочки.
— Будут еще пожелания, госпожа? — поклонился Никола.
— Не петушись, — понизила я голос, — и держись подальше от моей дочери.
Хруст, доносящийся из кроны дерева, прекратился.
