Новый американский молитвенник

ища добычи теплой в крохотных кармашках глубины,
прорытых теми, кто не имеет ни глаз, ни слуха, ни души,
сокровищами чистого белка.
Волчьи духи воют на перевалах,
и ветер к ним доносит
запах не добычи, а бензина.
Дьявол убивает Африку.

Все это знают те, кто молит
о судьбе не столь определенной,
о свободе от старых обещаний,
данных в минуту боли,
от брака, скисшего и пожелтевшего,
как молоко, забытое в картонке,
от жизни, в которую ты втиснута,
как клипера модель в бутылку,
где нет теченья и не нужен парус, —
вот истинный прообраз твоей жизни.

Тиграм, что под конец придут
и унесут тебя, твою пронизав душу
сквозь ковер Вселенной, подобно нити из огня, —
им ведь безразлично, что у тебя на сердце,
чем жертвовала ты, о чем мечтала.
Больше состраданья у зимы или кинжала, чем у них.
Взгляни наверх, сквозь лиственную сетку дней,
туда, где Бога нет, такого даже, что влюбленных разлучает
движением мизинца одного, того, чей ноготь изукрашен черным.
Молись о том, чтоб было знать дано то, что и так ты знаешь,
как если бы то знанье молнии писали на полотне небес.
Молись о том, чтоб снова устремиться в мир,
покинув мини-вэн, застрявший в пробке,
и убивающие душу счета по закладным.
Молись об этом в час водительств странных,
когда мужчины в кондиционированном рае бара
следят как завороженные за бейсболом, политиками и войной,
а фар лучи, пронзив небытия темницу,
касаются зверушки юной, вышедшей из лунных теней,
и, в камень превратив ее, дают ей облик,
угодный ветрам и волшебству, измученным навеки
недвижностью ее уснувшей крови.
Молись, чтоб в чашу твоего вина
единая хоть капля истинного счастья пала.

Я попытался убедить себя в том, что память меня подводит и на самом деле молитва для Элизабет Элко была написана уже после встречи с человеком из Ногалеса, но прекрасно помнил, как мы с ней беседовали под флагами, оставшимися с четвертого июля. Тогда я, по примеру Роуэна, попробовал сделать вид, будто это простое совпадение. Сколько в Америке найдется людей, которые щеголяют выкрашенным черным лаком ногтем мизинца. Сотни, если не тысячи. И значить это может все, что угодно: членство в какой-нибудь банде, или приверженность к сексуальным практикам определенного рода, или, наконец, обыкновенное самомнение. И все-таки странная робость этого человека, его манера говорить полунамеками… И хотя мой Бог Одиночества ни в одной из молитв и рта не раскрыл, я, перечитав их все и проследив черты нарисованного мной характера, увидел, что если бы он заговорил, то скорее всего именно так, как тот человек из Ногалеса. Это соображение навело меня на более чем невероятную мысль: если молитва и впрямь, как я полагал, обладает силой физического воздействия и действует на квантовом уровне, приводя к небольшим изменениям реальности, то разве не мог я пробудить к жизни или даже создать какое-то малое божество, сотворив в своих молитвах нечто вроде формы, в которую натекла божественная составляющая Вселенной? Идиоматические механизмы религии и сказки, желания, целенаправленной воли, молитв, заклинаний, — принимая во внимание все то, что известно о способности разума контролировать тело, разве так уж смехотворно будет предположить, что моя без малого десятилетняя сосредоточенность на новом стиле и Боге Одиночества могла породить чудесную возможность, приоткрыть в завесе бытия маленькую дырочку, сквозь которую четко сфокусированный луч, направляемый мною в несозданное, проник и вызвал к жизни язвительного темноволосого человечка с обвислыми усами? Невероятные мысли, и все же я никак не мог от них избавиться, и когда позже в тот же вечер позвонил Терезе, то, вышагивая взад и вперед по номеру отеля, рассказал ей все о Роуэне, о черном ногте и обо всем прочем и спросил:

— Знаешь, что я думаю? По-моему, у меня крыша, на фиг, поехала. Не только из-за этого Бога Одиночества дерьмового, но из-за публики, телика, вардлинитов, из-за всего. Иногда среди этой кутерьмы мне кажется, будто я инопланетянин, будто я не отсюда, а просто живу временно в чьем-то чужом теле.

— Эй, ты, часом, не заболел? — спросила она.

— Да нет, со мной все в порядке. Просто такое чувство, будто пара винтиков в голове разболталась. Все как будто в тумане. Похоже, ты была права, я еще не готов к такому.

— Осталась всего пара недель.

— Шестнадцать дней. Я их на календаре вычеркиваю, как в тюрьме.

— Здесь тоже все как с ума посходили. Я просто на части разрываюсь, подумываю даже нанять кого- нибудь в помощь Лианне. Сегодня днем прикатил целый автобус с японскими туристами. У каждого было по твоему «Молитвеннику», и все хотели автограф. А утром, когда я только открылась, на крыльце уже ждали люди.

— О господи! Этого еще не хватало.

— Все что-нибудь покупают, но приходят-то, конечно, только из-за тебя. Многие оставляют заказы на молитвы. А почта… У меня тут для тебя уже несколько мешков писем скопилось.

Линия икнула — Терезе звонил кто-то еще.

— Ответишь? — спросил я.

— Нет. Скорее всего, кто-нибудь интервью домогается. Обычно в такое время только за этим и звонят.

— Прости меня.

— Да ничего страшного.

— Но зачем же звонить так поздно?

— Так ведь не вечно будет. — Голос Терезы повеселел, — напускная веселость, подумалось мне. — Зато в городе все в восторге.

— Бизнес кипит, да?

— Ага. Люди спрашивают: «Когда Вардлин вернется?» Думают, что с твоим приездом дела пойдут еще лучше. Если и дальше так будет, они тебе памятник поставят.

Я раздвинул шторы и поглядел вниз, на реку Детройт. Но вместо воды увидел только отраженные огни кранов, судов, складских помещений, которые прорывались сквозь тьму, — кладбище галактик,