Прикрываясь личиной беспристрастного обозревателя, вы отважились заклеймить мое произведение как «величайшую глупость, когда-либо увидевшую на свет в Новом Свете», осмеять мой стиль как «беспомощное барахтанье бесхвостого бабуина», оскорбить меня лично, как носителя «сумеречного сознания в светлые секунды суток». Вы посягнули на самое святое — на имя моей семьи и название моего произведения, окрестив нас, соответственно, Карикатурайтом и «Ночным позором»!
Хотя я с вами не встречался (за что благодарен Всевышнему!), но вполне представляю ваш характер и манеры. Возможно, вы сочиняли ваш, с позволения сказать, обзор в состоянии алкогольного опьянения. Это если и не оправдывает вас, то хотя бы объясняет ваше недостойное поведение.
Друзья советуют мне ответить вам статьей-отповедью в одной из городских газет. Я не хочу, однако, опускаться до вашего уровня, да еще и популяризировать ваше имя, пускаясь в публичные дебаты.
Ограничусь этим предупреждением. Если же вы еще раз осмелитесь написать обо мне в подобной оскорбительной манере, то я предприму ответные шаги. Советую прислушаться к моим словам, мистер По. Иначе горько пожалеете.
Трудно описать словами охватившие меня чувства. Руки тряслись, сердце бешено колотилось в груди, которая учащенно вздымалась в такт дыханию, сопровождаемому возмущенным взрыкиванием и фырканьем. Меня взбесила наглость этого Картрайта. Он верно привел в письме мои высказывания, но совершенно не так они звучали в контексте журнальной статьи! Ведь я руководствовался намерением не оскорбить автора, который мне совершенно не интересен, а предостеречь читателей, привлечь их внимание к недостаткам произведения. Ничего неподобающего не вышло из-под моего пера, и уж во всяком случае, ничего, провоцирующего подобный наглый вызов!
Несколько минут я обдумывал, как поступить. Поехать к нему и отколотить, ворвавшись к нему домой? Вздуть кучерским кнутом на улице? Вызвать его на дуэль?
Тут на меня накатило вдохновение. Придвинув к себе пачку бумаги, я схватил перо и намарал на верхнем листе заголовок:
Перо, регулярно ныряя в чернильницу и рассыпая кляксы, резво заскользило по бумаге. Я молниеносно исписал полдюжины листов. Получилась остроумная и смешная пародия на жалкую картрайтовскую тягомотину. Откинувшись на спинку кресла, я перечитал написанное, то и дело ухмыляясь и хихикая над собственными перлами. Особенное удовольствие доставляла мне мысль об ощущениях Картрайта, когда он прочтет мою сатиру в журнале.
Я дочитал свой маленький шедевр и как раз уткнулся взглядом в последнюю жирную точку, когда слух мой воспринял голос Путаницы, приглашающей к столу. Отложив манускрипт, я поднялся и покинул кабинет.
Войдя в столовую, я удивился, не увидев Сестрички. Осведомившись о ее местонахождении, я получил от слегка раздраженной тетушки следующий ответ:
— Уж сто раз звала. — Приблизившись к двери, она выкликнула, возвысив голос: — Вирджиния! Я тебя дозовусь, наконец? Сколько можно упрашивать? Быстро к столу!
Мгновением позже моя дорогая жена возникла в дверном проеме. Она быстро заняла свое место за столом.
— Прошу прощения! Увлеклась толстой книгой, которую принес Эдди. Подошла к столику за конфеткой, а она рядышком лежит. Захватывающая вещь. Не оторвешься.
Мне понадобилось некое умственное усилие, чтобы понять, о какой книге идет речь. Вспомнив наконец, я протянул:
— A-а, это… — Я подошел к столу и занял место рядом с супругой. — Дневник мистера Паркера.
— Какой такой дневник? — заинтересовалась Путаница, поставив на стол блюдо с холодной курятиной и усаживаясь напротив.
— Отчет о путешествии за Скалистые Горы в Орегон, — сообщила Сестричка. — Знаешь, он с самим Китом Карсоном[2] встречался!
— Да что ты! — вырвалось у Путаницы. — Вот это да!
— Представляешь, — возбужденно затараторила Сестричка, — мистер Паркер видел поединок Кита Карсона с французом Шунаром. Этот здоровенный грубиян всех обижал, весь лагерь терроризировал. Все его боялись. Он нахально заявлял, что американцы все поголовно трусы и слабаки. Кит Карсон, узнав об этом, подошел к французу и сказал, чтобы тот держал язык за зубами. А тот, ни словечка не молвив, хвать свою винтовку да в седло. И на Кита! Кит едва успел вскочить на свою кобылу и выхватить револьвер. Оба выстрелили одновременно. Пуля Шунара просвистела совсем рядом с головой Карсона, даже волосы задела. А Карсон прострелил французу руку, и тот, уронив ружье, свалился наземь. Он тут же встал на колени и стал умолять Кита сохранить его жалкую жизнь. Кит согласился, но заставил его поклясться, что он никогда больше не будет оскорблять американцев. И с этого дня Шунар стал тише воды, ниже травы.
— Ух ты! — восхитилась моя дорогая теща. — Прям как у мистера Вальтер Скотта. «Айвенго», там, или «Квентин Дорвальд».[3]
— Только там все сочинено, а здесь все взаправду, мистер Паркер сам видел! Правда, здорово, Эдди?
Я выслушал всю тираду молча, тщательно пережевывая сочный кусочек лакомой птички, искусно приготовленной тетушкой. Вопрос моей милой жены заставил меня прервать это увлекательнейшее занятие, и, отправив пережеванное вниз по пищеводу в сопровождении изрядного глотка лимонада, я снисходительно улыбнулся и ответил:
— Естественно, что в изображении мистера Паркера мистер Карсон предстает образцом рыцарского благородства. В этом мистер Паркер не одинок, фигура сего скаута прославляется многими авторами. Карсон в Штатах — легендарная личность наподобие Гектора или Ахилла. Следует, однако, учитывать, что и Ахилл с Гектором были в действительности всего лишь кровожадными варварами, преображенными силою поэзии в полубогов. Имею все основания подозревать, что мистер Карсон не исключение, что он далеко не такая героическая личность, какой представляют его, полагаясь на доверчивость невзыскательной публики, мистер Паркер и иные ему подобные в погоне за тиражами.
— О, Эдди, как ты можешь!.. — с упреком в голосе воскликнула Сестричка. — Все, кто знал мистера Карсона, описывают его как самого храброго, честного, благородного…
— Именно это в первую очередь вызывает подозрения. Сама подумай, дорогая, есть ли кто-либо на свете, кем бы все до одного восхищались, восторгались, кому бы все поклонялись? Если бы Карсон действительно был воплощением всех перечисленных достоинств, его преследовал бы шепот завистников, на него возводили бы напраслину, клеветали бы за спиной. Грызущая душу зависть занимает слишком большое место в сердцах людей, чтобы вызывающий восхищение индивидуум остался незапятнанным молвой. Вот свежий пример. Письмо, которое ты сегодня положила на мой письменный стол, отправлено писателем, настолько раздосадованным превосходством моего таланта, что отправитель угрожает мне насилием.
— Угрожает? — Путаница замерла с вилкой у рта. Четыре зеленые горошинки застыли на сверкающих мельхиоровых зубцах у губ почтенной матроны. — Что случилось, Эдди, ради всего святого?
Трогательная озабоченность этого мирного создания моею безопасностью заставила меня небрежно махнуть рукой и лучезарно улыбнуться.
— Ни малейшего основания для беспокойства, дорогая тетушка, — заверил я, внутренне сожалея, что упомянул злосчастное письмо. — Этого грубияна совершенно не следует опасаться. Он просто немного, как говорится, вспылил. Кроме того, ответ мой его полностью деморализует. Можно сказать, уничтожит. Он канет во мрак забвения, чего вполне заслуживает.
Это заверение произвело желаемое действие. Теща моя тут же успокоилась, и четыре горошинки продолжили свой краткий земной путь. Застольная беседа приняла легкий непринужденный характер. К
