— Как я могу? Я же не уверена, что он отец Джилл.
Фран, судя по всему, удивил его вопрос насчет денег Бентона. С моральной точки зрения. Значит, его версия с погодным фатализмом была ошибочной. И тем не менее работа для нее — всего лишь работа, как погода — всего лишь погода. Внутренне она оставалась к ней безучастна.
Джилл? Жизнь Фран крутилась вокруг Джилл. В то же время Георга поразило ее трезво-деловитое отношение к ребенку: Джилл была для нее чисто технической проблемой, требующей практических решений. Когда она кормила ее грудью, это был технический процесс выдачи и приема пищи. Никакой видимой внутренней связи между матерью и ребенком. Георг помнил свои ощущения от картин в музеях — там подобные сцены излучали больше тепла, чем Фран, кормящая Джилл.
«А я? — думал он. — Интересуется она мной? Любит она меня?» У него часто возникало ощущение, что он для нее тоже часть мира, который нельзя изменить, который нужно принимать таким, каков он есть, радостям которого нужно радоваться и от ударов которого нужно защищаться. Она с каждым днем все больше радовалась ему. Да и почему бы ей было не радоваться? Он заботился о Джилл, поддерживал порядок в доме, готовил пищу и спал с ней. Каждый раз, когда, получив свой оргазм, она кричала и стонала, крепко сжимая его в своих объятиях, он думал: «Ну вот, сейчас я наконец достучался до тебя, пробился к твоей душе!» Но через несколько минут, когда она блаженно потягивалась, наслаждаясь послевкусием, она напоминала ему собаку, которая, радостно поплескавшись в речке, отряхивается на берегу, уподобляясь роторному спринклеру для автоматической поливки газонов. Он не достучался до нее и не пробился к ее душе, а остался просто одной из радостей, доступных ей в этом мире.
Иногда ему хотелось схватить ее за плечи и встряхнуть. Как будто в этой Фран пряталась еще одна, другая и он мог разрушить оболочку, сквозь которую она общалась с ним, оставаясь — в веселом ли, в грустном ли настроении — безучастной и недостижимой. Продраться сквозь терновую изгородь и вырвать из сна эту Спящую красавицу, если уж не удается разбудить ее поцелуем. Это чувство было знакомо ему еще с Кюкюрона. А теперь, копаясь в книгах Фран, он как раз наткнулся на сказку о Спящей красавице и перечитал ее. Он понимал, что принц просто пришел в нужный момент: сто лет миновало и наступил день, в который она должна была проснуться. Ее разбудил вовсе не поцелуй.
Но однажды он все же схватил и встряхнул ее. Это было в воскресенье, Фран в первый раз не пошла работать в библиотеку, и они провели весь день вместе. Утром они валялись в постели все втроем, потом все втроем лежали в ванне. Потом завтракали яйцами «бенедикт» с «Кровавой Мэри», долго шуршали воскресным толстым выпуском «Нью-Йорк таймс». В два часа раздался телефонный звонок. Фран сняла трубку и несколько раз произнесла «да» и «хорошо», потом «пока». В три она затянула уже знакомую ему песню о том, что совместное воскресенье — это замечательно, но она уже отвыкла от такого интенсивного общения; ей нужно пространство и время и для себя самой. Он пробормотал что-то вроде «да-да, конечно» и продолжил чтение. Она спросила, не испытывает ли и он чего-либо подобного и нет ли у него желания прогуляться часок-другой, подышать воздухом.
— В такую погоду?
За окном лило как из ведра.
— Подумаешь — дождь! Наоборот, хорошо: никто тебя не увидит. Ты же целую неделю просидел в доме.
— Потом, попозже.
В половине четвертого она раскрыла карты:
— Послушай, Георг…
— Да?
— В четыре ко мне придет один человек… И я была бы тебе благодарна, если бы ты оставил меня с ним на некоторое время…
— Кто этот человек? Что ему от тебя нужно?
— Иногда… иногда он приходит ко мне, и мы…
— Спите друг с другом.
Она кивнула.
— Это он звонил?
— Да. Он женат и часто узнает лишь за пару часов, что сможет ненадолго освободиться.
— И тогда он звонит, приезжает к тебе, вы трахаетесь, потом он застегивает штаны и идет своей дорогой.
Она молчала.
— Ты его любишь?
— Нет. Он… это…
— Бентон?
Она испуганно посмотрела на него. Как хорошо ему был знаком и ненавистен этот взгляд! И этот истеричный голосок, которым она наконец спросила:
— Ну что, теперь ты убьешь меня? Или Джилл?
Старое чувство беспомощности и усталости медленно ширилось у него в груди. «Нет, — подумал он. — Больше я этого не допущу. И бить я ее тоже больше не буду».
— Фран… я не хочу этого. Я никак не могу понять, что это такое — то, что между нами было и есть, но оно умрет, если ты сейчас ляжешь с Бентоном в койку. А я не хочу, чтобы это умерло. Ты не откроешь ему!
«Сказать ей, что я ее люблю?» — мелькнуло у него в голове.
Но ее уже прорвало. Капризно-назидательным тоном она штамповала предложение за предложением:
— Нет, Георг, это невозможно. Он знает, что я дома, а если я дома, значит должна открыть. Он специально едет сюда в такую даль из Квинса. Он мой шеф, и я в понедельник уже выхожу на работу. Понедельник — это завтра. Я не позволю тебе хозяйничать в моей жизни. Этот номер у тебя не пройдет! И как ты себе это представляешь? Джо стоит перед дверью, слышит, как орет Джилл, слышит мои шаги, а я не открываю? Ты хоть об этом подумал? Нет, это исключено. Ты падаешь как снег на голову, заявляешь на меня какие-то права… Я тебе ничего не обещала. И что, по-твоему, будет делать Джо, если я не открою? Ты думаешь, он пожмет плечами, спустится обратно по лестнице, сядет в машину и уедет домой? Он решит, что со мной что-нибудь случилось, иначе какого черта я сначала говорю «приезжай», а потом не открываю дверь? Он вызовет управляющего домом, службу спасения и бог знает еще кого, и тут начнется такое, что лучше об этом не думать! Я…
Он схватил ее за плечи и принялся трясти, крича ей в лицо и заглушая сыплющиеся у нее изо рта фразы:
— Хватит, Фран! Замолчи! Замолчи!!!
Она скривилась от боли, которую он причинил ей, впившись пальцами в плечи.
— Ты сейчас напишешь записку, что тебе срочно пришлось уехать с Джилл в больницу, и повесишь ее внизу на входной двери. А если он все-таки поднимется наверх, я сам разберусь с ним. И это был бы, наверное, самый подходящий конец для этой долбаной истории, от которой мне уже блевать охота!..
Джилл проснулась и заплакала, и Георг опять заметил страх в глазах Фран.
— Давай пиши, иначе я не завидую ни тебе, ни Джилл, — закончил он холодно.
Она написала записку, прикрепила ее внизу на двери дома, и Бентон не позвонил. Они дочитали газету, вместе приготовили ужин и рано легли спать, потому что Фран завтра нужно было рано вставать. Ночью они любили друг друга, и Георгу показалось, что причиной непривычно страстных объятий Фран была его отстраненность.
Голова его была занята «Таунсенд энтерпрайзес», Гильманом и русскими. Он решил доиграть партию до конца. Но с точки зрения позиций игроков и распределения козырей его собственные шансы на выигрыш оставляли желать много лучшего. Нужно было собрать карты, перемешать их и сдать заново. И не мешало бы привлечь еще одного игрока — русских. Именно он и должен ввести их в игру.
4
