— А вы откуда сами? Из Москвы, наверное? — интересуется дама из Ульяновска.
— Из Москвы.
— Ну, ясное дело, — машет рукой владимирская, — вы, москвичи, народ ушлый, вам пальца в рот не клади, права свои знаете.
— А вы что — не знаете, что вам положено, а что нет? — наигранно удивляется москвичка, вскидывая тонко выщипанные брови и склоняя голову набок.
— Знать-то знаем, — отвечает владимирская, — а она выходит. С коробкой…
— А вы ее пошлите. Адресок подсказать?
— Куда послать, мы и без вас знаем! Но как тут послать, когда мы к нему на прием пришли? А вдруг он нас пошлет? Куда мы потом денемся? К другому профессору? Это у вас в Москве профессоров как собак нерезаных, на каждом углу по профессору. А у нас не так!
— И другой так же скажет — гони деньги! — поддерживает ульяновская.
— Пусть только попробует! — сквозь пудру на щеках москвички проступает румянец. — Что, по- вашему, на профессоров управу найти нельзя? Им, между прочим, терять есть чего, в отличие от обычных врачей, которые сегодня здесь, а завтра там, поэтому профессора жалоб боятся больше.
— Может, и боятся, вам виднее, — поджимает губы владимирская, — только у нас не принято на каждом шагу сволочиться и права качать. Не в Москве живем.
— Странные вы люди! — качает головой москвичка, рассматривая своих собеседниц, как каких-то диковинных зверей. — Знать свои права — значит «сволочиться»? Ну вы даете! Темный вы народ, что еще можно сказать.
— Темный так темный, — соглашается владимирская. — Тогда чего же вы, такая умная, с нами разговариваете, роняете себя?
— Надо мне больно! — фыркает москвичка.
— А нам и подавно! — хором отвечают ее собеседницы.
— Эх, бабы, бабы, даже здесь не можете без того, чтоб не поцапаться! — подливает масла на гаснущие угли мужчина, сидящий напротив, и тут же получает достойный отпор от всей троицы.
Общий враг может объединить Советский Союз с Соединенными Штатами и Англией, чего уж говорить о трех женщинах. Когда мужчина, не выдержав натиска, бежит с поля боя, то есть пересаживается на другую банкетку, подальше, женщины продолжают беседу как задушевные подруги.
— Нам-то ничего, — машет рукой та, что из Ульяновска. — А вот с детишками-то как.
— Ах, не говорите! — подхватывает москвичка. — Я сегодня одну видела — сама месяце на седьмом, не меньше, и еще ребенка лет четырех за руку ведет. А мальчик бледный-пребледный, худой-прехудой, ну прямо как былинка…
— Господи!
Жительница Владимира трижды осеняет себя крестным знамением. Ее примеру следуют остальные.
— Что у вас тут за душегубка?! — кричит багроволицый мужчина, утирая платком вспотевший лоб. — Такую махину отгрохали, а на кондиционеры денег не хватило?
— От кондиционеров люди простужаются, — отвечает ему кто-то.
— А от духоты дохнут! — огрызается мужчина.
— Мы придышались, и ничего. А вы, наверное, с похмелья?
— Ну вы сказали! — Мужчина убирает скомканный платок в карман пиджака и выразительно стучит себя пальцем полбу. — У меня сердце больное, я крепче кефира ничего не пью. А тут забегался, вот в жар и кинуло. Вот зачем мы проходим специалистов, собираем анализы, делаем кардиограммы, эхо и флюорографии, если здесь надо проходить все по новой? Зачем двойное мучение?
— Чтобы жизнь медом не казалась.
— Мне она никогда медом не казалась, даже в детстве. Я седьмым ребенком в семье был, за братьями обноски донашивал и их сломанными игрушками играл. Вот опять рентген сделал, а это же радиация…
— Мне кто-нибудь скажет, куда я должна идти?! — капризно-требовательно говорит стоящая посреди коридора женщина в джинсовом костюме.
На плече у женщины большая и, как видно, тяжелая сумка. В правой руке она держит листок бумаги, в левую руку вцепилась испуганная худенькая девочка лет восьми. Губы у девочки синюшные, под глазами темные круги.
— В приемное отделение, — заглянув на ходу в бумажку, говорит длинноногая красавица в коротком белом халате.
— А потом? А где это?
Длинноногая уже скрылась за дверью одного из кабинетов.
Женщина пытается прорваться к врачу, от которого только что вышла, но безуспешно. Сначала возмущаются те, кто сидит в очереди, а потом, когда она все же заглядывает в кабинет, оттуда слышится грозно-повелительное:
— Закройте дверь! Не мешайте работать!
Женщина начинает плакать. Девочка дергает ее за руку.
— Мама, не надо, не плачь, ну мам…
Взрослая часть очереди, только что высказывавшая свое возмущение «нахалке, которая лезет по второму разу», мгновенно переносит свое возмущение на медиков:
— Объяснить по-человечески не могут!
— Видят же, что она с ребенком!
— Хрен что поймешь по их писулькам!
— Фашисты!
Двое самых активных вламываются в кабинет и высказывают врачу с медсестрой все, что думают о них и об отечественном здравоохранении. Из кабинета выбегает разъяренная медсестра. Ей тут же высказывают свое мнение те, кто поленился или постеснялся врываться в кабинет. Медсестра подходит к женщине и, тыча пальцем в бумажку, начинает объяснять:
— Ну чего тут непонятного? Выйдете на улицу, свернете направо, потом еще раз направо, за угол, через двести метров увидите большую вывеску красным по белому: «Приемное отделение». Заходите, идете прямо по коридору до лифта, на нем спускаетесь в подвал…
— Вот побегай так с вещами да с ребенком! — возмущается очередь.
Возмущение — основное состояние любой очереди. Не возмущающаяся очередь — это и не очередь вовсе, а так, стихийная неорганизованная группа людей.
— …находите кабинет переливания крови, это кабинет номер двадцать пять…
— Это же надо, после таких мучений еще и кровь сдавать! — ахает самая активная тетка из очереди, первой ринувшаяся в кабинет восстанавливать справедливость.
— Там только подписать! — не поворачивая головы, рявкает медсестра. — Сдавать сейчас ничего не надо! Затем идете дальше до следующего лифта и поднимаетесь на нем в отделение. Этаж третий, отделение четвертое, не перепутайте! Хэ дэ эс вэ вэ пэ эс, вот написано!
— Куда она их послала? — оживляется пожилой седовласый джентльмен, классический образец благородного старца из пьес вековой давности, до сих пор никак не реагировавший на происходящее.
Пожилой джентльмен сидит один — он занял очередь внуку, которого мать пока водит по другим кабинетам. Вдвоем в такие места ходить очень удобно — быстрее закончишь.
— Отделение хирургии детей старшего возраста с врожденным пороком сердца, — объясняет кто-то из просвещенных.
— Так и мы туда же ложимся. А мне-то послышалось…
Наконец женщина уходит. Медсестра обводит сидящих в коридоре взглядом, в котором так и кипит благородная ярость, и громко предупреждает:
— Если я каждому буду так объяснять, то половина из вас сегодня к доктору не попадет.
— Почему это? — волнуется пожилой джентльмен.
— Потому что, пока я тут стою, доктор сама занимается оформлением, а это — время!
— Но мы же уже заняли очередь… — мужчина растерянно оглядывает публику, ища поддержки.
— Гражданин, не надо путать, у нас поликлиника, а не ресторан, — язвит медсестра. — Мы работаем
