на Моршанцева. — Прежде чем высказывать суждения по таким вопросам, надо набраться опыта, проработать год-другой…
Моршанцев, как и подобало исконно русскому человеку, запрягал долго, но ехал быстро и, начав движение, останавливаться не собирался.
— Ирина Николаевна, позвольте мне высказывать мои суждения тогда, когда я сочту это целесообразным! — он не кричал, но говорил громче обычного. — Я взрослый человек и дипломированный врач!
— Дмитрий Константинович, пройдемте ко мне! — Заведующая отделением развернулась на своих высоченных каблуках (рискнул бы кто намекнуть ей, что подобная обувь, превосходно сочетающаяся с вечерними нарядами, не годится в качестве рабочей) и вышла из ординаторской, оставив дверь распахнутой.
Моршанцев встал и пошел за ней. Дверь, как и подобает воспитанному человеку, тихо закрыл за собой.
Заведующая отделением отчитывала Моршанцева тихо, не повышая голоса, — блюла приличия.
— Что вы себе позволяете, Дмитрий Константинович?! Кто вам дал право устраивать скандалы в ординаторской? Кто вам дал право повышать на меня голос? Вам еще рано учить жизни других, сначала самому надо бы научиться кое-чему…
Колючие слова, колючий тон, колючий взгляд. Объяснять не было смысла — все равно не поймет, поэтому Моршанцев молча ждал, пока начальница выговорится и отпустит его восвояси. Или потащит за собой в операционную. Или поручит описать больного. На исходе первого месяца своей работы он продолжал действовать «на подхвате», словно студент, и это не радовало, совсем не радовало. Может, и впрямь надо было попробовать остаться там, где проходил ординатуру? На «насиженном» месте, в знакомом и доброжелательном коллективе?
— Вы меня слушаете, Дмитрий Константинович?
— Слушаю.
— У вас такой отсутствующий взгляд… Кстати, я давно хотела спросить, а почему вы так часто улыбаетесь?
Вопрос озадачил. Что-то Моршанцев не замечал за собой такой привычки. Хотя если сравнить с неизменно строгой Ириной Николаевной, вечно недовольной Маргаритой Семеновной или перманентно унылым Михаилом Яковлевичем, то улыбался он и впрямь часто. Капанадзе тоже не улыбался, а скалил свои белоснежные зубы, совсем как горный барс, чью шкуру так любят носить на плечах витязи.
— Да так… — замялся Моршанцев, словно его уличили в чем-то недостойном. — Когда настроение хорошее — почему бы не улыбнуться?
— Когда хорошее — улыбаемся, когда плохое — нападаем на коллег! — Ирина Николаевна сдвинула брови на переносице. — Пора бы научиться владеть своими эмоциями.
— То есть — не улыбаться? — уточнил Моршанцев и улыбнулся, чтобы было видно, что он шутит.
Шутить, конечно, не стоило. Ирина Николаевна напряглась пуще прежнего и обрушила на Моршанцева свой праведный гнев.
— Вы что-то вконец обнаглели, Дмитрий Константинович! — прошипела она, так и сверкая глазами. — Может, у нас с вами незначительная разница в возрасте, но статусы совершенно несопоставимые…
«Какой изящный и в то же время убийственный укол!» — восхитился Моршанцев.
— …вы пока еще ничем себя не проявили, а уже столько себе позволяете. Зарубите себе на носу — со мной лучше не фамильярничать. Я никому не позволяю ничего подобного. Вы пока еще никто и зовут вас никак! С девушкой своей фамильярничайте!
Можно снисходительно относиться к причудам начальства, можно закрывать глаза на многое, утешаясь тем, что там, где дурак вякнет, умный промолчит, но чувством собственного достоинства, если оно есть, пренебрегать невозможно. Моршанцев секунду-другую поколебался с выбором тактики и остановился на более брутальном варианте. В конце концов, слова «вы пока еще никто и зовут вас никак» требовали возмездия.
— Это намек, Ирина Николаевна? — Моршанцев постарался как можно достовернее изобразить удивление.
— Какой намек? — опешила от неожиданности заведующая.
— Ну, вы намекаете, что я могу фамильярничать с вами только в том случае, если вы станете моей девушкой.
Немая пауза длилась секунд тридцать.
— Я? Стану? Вашей? Девушкой? Да вам, Дмитрий Константинович, лечиться надо! От излишнего самомнения! И хорошенько запомните, что вслед за еще одной подобной шуточкой последует ваше увольнение!
— Я понимаю, Ирина Николаевна. Отношения препятствуют совместной работе.
Адрес, по которому заведующая отделением отправила Моршанцева, нельзя было найти ни на одной карте. Это был не посыл, а скорее экспрессивно высказанная просьба уйти и оставить заведующую в покое.
Удивляясь тому, как легко ему удалось испортить отношения не только с коллегами по работе, но и с начальницей, Моршанцев вышел в коридор, успев напоследок услышать:
— Я жду ваше заявление, Дмитрий Константинович!
Заявление так заявление. Моршанцев уселся за свой стол (коллеги разошлись по делам, и в ординаторской было пусто) и быстро написал заявление об увольнении по собственному желанию с сегодняшнего числа. Ничего, на этом институте свет клином не сошелся, есть в Москве и другие места, может, даже и лучше. В отношении «лучше» Моршанцев, конечно же, кривил душой, ибо не было в России, а то и во всей Европе по его профилю учреждения круче, чем НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии имени академика Ланга. Но если уж здесь не сложилось, так и жалеть не о чем. И вообще, снявши голову, по волосам не плачут.
Заявлению Ирина Николаевна удивилась.
— Я думала, что вы просто извинитесь, — сказала она.
Скомканное заявление отправилось под стол, в корзину для мусора.
Моршанцев стоял и ждал. Извиняться он не собирался, во всяком случае первым.
— Из-за вас я опоздала на обход! — укорила заведующая, вставая из-за стола. — Что вы встали как памятник? Идемте…
Кардиологический пасьянс
С чей-то легкой руки (не иначе как острослова Капанадзе) Моршанцева в отделении прозвали Дон- Кихотом и очень скоро сократили до Дона. Моршанцеву было все равно, как его зовут за глаза, главное, чтобы в глаза звали Дмитрием Константиновичем, а не Димоном, Димчиком или Димочкой.
Сентябрь Моршанцев провел «на подхвате». Описывал новых больных, выписывал старых, организовывал консультации и переводы, присутствовал при установках кардиостимуляторов,[7] иногда даже ассистировал. В октябре, по его расчетам, должна была начаться «настоящая» работа — со своими больными, которых надо вести от поступления до выписки, с собственноручной установкой им кардиостимуляторов, с настоящей ответственностью.
Установка кардиостимулятора выполняется под местной анестезией. Прокалывается под ключицей вена, в нее вводится особая пластмассовая трубка, через которую проводят электрод и под контролем рентгена направляют его в полость сердца. Наиболее сложным этапом операции является установка и закрепление кончика электрода в предсердии или желудочке таким образом, чтобы получить хорошую реакцию сердца на стимуляцию, иначе говоря — надо найти, что называется наощупь, наиболее чувствительное место. После того, как место найдено, на груди пациента, в подкожной клетчатке (у очень худых — под мышцей) устанавливают стимулятор и зашивают рану наглухо. Все, установка завершена. Вся
