раз отвалился кусок больше. Хромированная ручка, открывшаяся Диме, не оставляла никаких сомнений – это дверца автомобиля, а именно «Волги» «ГАЗ-2410». Он даже вспомнил глубокую продольную царапину, оставленную ключом.
Дима сбил остатки штукатурки. Теперь через стекло дверцы он видел салон. Залитый кровью, он казался пустым, но Дима знал, что тело отца там. Оно завалилось на бок, будто он, еще не осознавая своей погибели, потянулся за отрубленной головой, закатившейся под пассажирское сиденье. Сысоев не мог пошевелиться. Отец был мертв, с отрезанной головой долго не поживешь. Аксиома. Его больше интересовал пацан, зажатый на заднем сиденье. Он встретился с ним глазами. Мальчик не кричал, не молил о помощи. Он просто смотрел своими бездонными глазами на себя, взрослого. Пацан, будто понимая, что перед ним его будущее, а может, просто спасение, потянул к нему ручки. Дима дернул дверцу. Еще раз и еще. Но ее заклинило. Он попытался разбить стекло, но безрезультатно. Дмитрий схватился за остатки штукатурки, закрывающие, как он понял, заднюю дверцу, и начал сдирать. Он поранил пальцы, оставляя кровавые полосы на стекле и металле. Задняя дверца открылась тут же. Дима нагнулся и потянулся к мальчику, но тот, вместо того чтобы ползти навстречу, развернулся и спрятался куда-то под сиденье.
«Туда, – подумал Дима, – где отрубленная голова отца».
Сысоев протянул руку, пытаясь достать ребенка, нащупал что-то липкое и мокрое и тут же отдернул руку. Это было последнее свободное движение. Теперь ему было сложно не только двигаться, но и дышать. Дима посмотрел на себя в чудом уцелевшее зеркало заднего вида и понял: пацан заманил его сюда, чтобы усадить на свое место. Дмитрий снова был пятилетним малышом, увидевшим, как от его отца отлетают части тела.
Если это был сон, то дурной. И тут ему, ребенку пяти лет, пришла в голову ужасная мысль. А что, если ему все приснилось? Спасение, школа, выпускной, институт, работа, женитьба, гулящая жена? А самое главное, что он писатель? Вдруг вся жизнь ему приснилась, привиделась? А в жизни, в реальной жизни, его никто не спасет и он сгорит сейчас в машине с обезглавленным трупом своего отца. В жизни ведь все куда драматичней, даже в такой короткой, как у него. Ему хотелось плакать, а еще больше жить. Жить! Стать писателем во что бы то ни стало, даже если для этого придется пройти длинный и тяжелый путь. Дима дернулся, но понял, что зажат слишком сильно. Он был в капкане.
– Не хнычь, тряпка.
Он узнал ее по сарафану. Голос и уж тем более лицо были неузнаваемы. Несмотря на то что весь салон был в крови, на сарафане Лены не было ни пятнышка.
– Я же ребенок, – сказал Дима, и если еще минуту назад он сдерживал слезы, то сейчас они хлынули из глаз.
– Ты все время им и был.
Волосы Лены закрывали лицо, поэтому ему оставалось только догадываться, кто с ним говорит. Голос он так и не узнал. Что-то было… Что-то едва уловимое. Интонации? Он не знал. Диме стало страшно. Не мальчику Диме, а взрослому мужчине. Он еще раз посмотрел на бывшую жену и едва не закричал. Перед ним сидела тварь с вывалившимся глазом и окровавленным лицом. Из щеки был вырван кусок, и в дыру были видны десны и зубы. На золотом верхнем мосту плясали блики от первых всполохов загоревшейся приборной панели. Волосы она закинула назад, наверняка для того, чтобы мальчик рассмотрел все ее прелести во всей красе.
Дима вытащил ногу из-за папиного сиденья. Она онемела, поэтому даже если она была и сломана, то боли он не почувствовал. Он знал, что эта привилегия временная и уже через несколько минут он даже потеряет сознание в «Скорой» от невыносимой боли. Дима начал медленно, волоча за собой бесчувственную ногу, двигаться к правой дверце, к выходу, подальше от твари, способной, как ему казалось, сожрать его. Его ждал еще один неприятный сюрприз. Вторую дверцу кто-то тоже охранял. Дима двигался к дверце, не отрывая взгляда от супруги. Она так к нему и не повернулась. Один ее глаз смотрел в вырез сарафана, а второй на пылающую панель. Дима наткнулся на чье-то тело. Мальчик медленно повернул голову. Там сидел Аслан с распухшей шеей, будто ему в глотку запихали покрышки старой «девятки».
Дима закричал и ринулся все-таки на правую дверцу. Уж очень он боялся своей жены. Он пробежал на четвереньках по коленям Аслана (тот хрюкнул), навалился на дверцы и выпал на землю. Не оборачиваясь и не поднимаясь с колен, Дима пополз к выходу. Он вскарабкался по какой-то лестнице, ударился головой о дверь и выполз из подвала в сарае. Такой поворот событий Дима ждал меньше всего. Он был готов к чему угодно, кроме попадания из магазина краснолицего Семена в сарай таким странным способом. Он даже подумал, что между участком и магазином – подземный ход. И еще одна мысль мелькнула в его голове: можно пройти этим же путем назад. Но он тут же откинул ее.
Вообще все, что происходило сейчас с ним, с трудом укладывалось у него в голове. Что это было? Возвращение в детство? Тогда чего там делала Лена? Да и Аслан тоже. Откуда он взялся?! Если жену хоть за уши, но можно было притянуть к любой истории, связанной с ним (она ведь все-таки была его семьей), то этого охранника ну никак. Кто впустил эту рожу в его голову? В его долбаные мысли?!
Он посмотрел на дверь в полу, потом перевел взгляд на кочергу у стола. Зажмурился. Необдуманные поступки никогда до хорошего не доводили, но и на обдумывание у него времени не было. Дима открыл глаза, схватил кочергу и, не сбавляя оборотов, ринулся на дверь.
Глава 6
Он проснулся у себя в комнате с зажатой в больной руке кочергой. Дима не знал, проснулся ли он окончательно. Подобные трехэтажные сны начали сниться ему только здесь. Он бродил из кошмара в кошмар, словно по комнатам заброшенного особняка. Он не был уверен в том, что побывал во всех, но выхода из этого особняка кошмаров он не видел. Хотя почему же не видел? Выход был под носом. Надо просто бросить пить. Выбросить свои «соски».
Дима встал с кровати и с досады бросил кочергу к двери. Тягостное ощущение не то от кошмара, не то с похмелья сковывало все тело. Он потянулся за бутылкой и тут увидел слишком яркий белый свет в окно. Дима встал, в голове кольнуло. Он сморщился и подошел к окну. Весь сад был в снегу, и он все еще продолжал валить. Дима зажмурился. Ведь он хорошо помнил, что вчера еще было лето. Вчера был июль! Он понял, что все-таки выбит из седла и, пока есть возможность запрыгнуть вновь, надо бросать пить. Снег в середине июля стал последней каплей. Сысоев медленно открыл глаза. Снег никуда не делся. Теперь он даже слышал хруст шагов. Он выглянул в окно, но никого не увидел. Дима побежал к двери. Схватил на ходу кочергу и вышел на крыльцо. Теперь он увидел эту суку, хрустящую снегом в июле. Спортсмен тащил к сараю какой-то мешок.
– Эй! Положи мешок! – крикнул Дима.
Но человек был слишком занят ношей, или выпавший снег так повлиял на слух. Он продолжил подтягивать мешок к сараю.
– Эй, неандерталец!
Реакция ноль. И тогда Дима побежал. У самого порога сарая он поскользнулся, завалился на спину, больно ударившись обо что-то головой. Сознание начало затухать, но, прежде чем свет померк совсем, Дима увидел, что мужчина скинул мешок (тело?) в подвал.
Очнулся он от звона бутылок и бьющегося стекла. Дима медленно открыл глаза. Голова все еще болела, но скорее от выпитого, чем от травмы. Пелена перед глазами начала рассеиваться, будто внезапно налетевший ветер разогнал ее. По комнате ходила Вера в желтых резиновых перчатках и запихивала в мусорные пакеты пустые банки и бутылки. Судя по уже полным мешкам, он собрал неплохую коллекцию. Неплохую? Такую коллекцию люди собирают годами, а ты за… Вот она, еще одна ласточка (ни черта не первая – их уже был полон дом) залетела в его сознание. Он не помнил, сколько дней находится в деревне и сколько из них пьет. Единственное, что он мог вспомнить, так это то, что между двумя этими значениями можно с легкостью поставить знак равенства.
– Привет. Проснулся? – Вера увидела, что он не спит, и подошла к дивану, на котором он лежал. Улыбнулась и села на край. – Я нашла тебя у сарая. Ты упал и ударился о чистилку для обуви.
Дима потрогал лоб. Голова была забинтована.
– Пить ты больше не будешь, – сказала девушка, все еще улыбаясь.
Она не спрашивала и не советовала. Она знала, что он не будет. Он еще не знал, но как только посмотрел в ее голубые глаза, понял: она права. Возможно, ей что-то передалось от тетки, но взгляд был
