И Нюма думал, что каша удалась на славу. Он искоса посмотрел на соседа.
— Ара, не хочу я твою кашу, — буркнул Самвел. — Могу тебе кусок колбасы отрезать.
— Кровяной? Буду с голоду умирать…
— Ладно, ладно. Слышал уже, — перебил Самвел. — Проверну одно дело, тогда угощу тебя другой колбасой. Помнишь, при той власти была «отдельная» за два двадцать. Или «докторская» за два девяноста…
Нюма молчал. С некоторых пор воспоминания о «той» жизни его выводили из себя. Точно ворошили память об украденном, дорогом для сердца, предмете. Случается, так привыкаешь к чему-то, привыкаешь, и вдруг оно исчезает. А тебе подсовывают новое, непонятное и чужое. При этом лично тебя никто не спрашивает — хочешь ты этих перемен или нет. Потому как ты для них тварь бессловесная. Его давно раздражали всякие диссиденты, самозваные борцы за его, Нюмино, счастье. Болтуны и бездельники. Особенно это проявилось сейчас, когда наступила их власть, — разодрали страну на куски и растащили по своим углам, демократы сраные… Почему именно ему досталась такая старость? Не могли подождать несколько лет, пока он соединится со своей Розой?!
— Ты только обещаешь, — наконец произнес Нюма и положил в раковину тарелку из-под каши.
— Что я тебе обещал? — встрепенулся Самвел. — Когда?
— Только что. Обещал какое-то дело провернуть и меня отблагодарить.
— А-а-а, — Самвел наморщил лоб, отчего его вытянутое лицо стало похоже на печеный баклажан. О чем ему Нюма незамедлительно сообщил.
— Ты тоже не красавец, — без обиды проговорил Самвел.
Он раздумывал: рассказать соседу о предложении своего племянника Сережки или нет? Еще одно мнение не помешает. Но может повлиять на решимость осуществить предложение племянника. Самвел и так порой впадал в апатию. Несмотря на соблазн хорошо заработать. Дело, задуманное этим баламутом Сережкой в далекой Калифорнии, хоть и заманчивое, да не по плечу пожилому человеку. Им должен заниматься молодой и энергичный. А не тот, с лицом, похожим на печеный баклажан…
Так и не придя к определенному решению, Самвел поднялся со стула и направился к себе, переодеться. Кажется, сегодня спина не особенно болит, даже вообще не болит.
Четко очерченное крышами смежных домов, полуденное небо напоминало сколок плохо вытертого пыльного зеркала. Ленинградское утро зимой редко радует глаз своими красками…
Хотелось выть. Но вой у маленькой собачки пока не получался, только скулеж, да и то сдавленный и жалкий. А все из-за самодельного ошейника, который Нюма натянул на шею Точки — кольцо из веревки, скрепленное морским узлом. И как Точка ни упиралась всеми четырьмя лапами, Нюма стянул ее со ступеньки крыльца на снежный дворовый наст. Разве можно сравнить силу маленькой собачки с мощью бывшего экспедитора Торгового порта?!
«Мог бы и без ошейника обойтись, просто спихнуть меня со ступеньки и все, — подумала Точка. — Зачем мне дурацкий ошейник? Куда я денусь?! Да еще такой грубый, из старой лохматой веревки. Вот у черной собаки, что вызволила меня из-под мусорного бака, был ошейник, это — да! Орден, а не ошейник! А на мой только мухи польстятся. Он и пахнет селедкой. — Точка вытянула шею, чтобы как-то уберечься от противного запаха. Но куда там?! — Если бы этого Нюмку пихнуть носом в бочку с селедкой, я бы на него посмотрела! — думала Точка, подчиняясь силе хозяина. — И это он называет утренней прогулкой? Даже писать не хочется. Какое удовольствие писать с веревкой на шее?»
Нюма подтянул собачку к могучему дереву, что росло в середине двора, и выжидательно посмотрел на собачку.
— Ну?! Сцы! — порекомендовал Нюма. — Что ждешь? Сцы, говорю. А то еще простудишься тут с тобой.
Точка с мольбой смотрела на Нюму. Она просила освободить ее от этого дурацкого ошейника, дать побегать. А там она сама справит свою нужду, где захочет. В свое удовольствие…
— Сцы, говорю! — твердил противный старик и с подозрением добавил: — Или ты дома где-то наследила?
Обиднее этого упрека Точка давно не слышала. Она поджала задние лапки и присела. Как-то по- взрослому, по-бабьи. Желтая струйка пометила снежный лоскуток под деревом.
— Ну вот, — голос Нюмы подобрел. — Можно и домой вернуться… если тебе больше нечего сказать.
«Как же, как же, — обижалась Точка. — Есть еще что сказать, если ты не даешь мне побегать».
И Точка, не скрывая обиду, презрительно повернулась задком к своему хозяину и, слабо пукнув, вывалила на снежный лоскуток темную полоску. Точно отомстила…
— Ну, молодчага! — заблеял Нюма, так и не поняв символического значения этого поступка. Он готов был расцеловать свою собачку…
— Это кто тут гадит?! — раздался злющий женский голос.
Точке голос был знаком. Она боялась обладательницу этого голоса — грубую тетку с руками, продетыми в грязные брезентовые рукавицы.
— Не хватает мне бомжового говна во дворе. Так еще тут какашки собачьи убирать? — завопила дворник Галина.
— Что ты, Галочка, — засуетился Нюма, — какие там какашки от манной кашки? — Нюма улыбнулся, он и не ждал от себя такой удачной рифмы.
Но Галина оценила. Она вообще выделяла Нюму из всех обитателей этого дома, а покрикивала на него скорее для порядка.
— Ну, Нюма, ты просто Пушкин, — засмеялась Галина.
Нюма же, пользуясь такой высокой оценкой, решил не упускать момент.
— А как же у других соседей собаки? — спросил Нюма.
— Да почти все своих собак повыгоняли, нечем кормить…
Дворник запнулась и махнула рукой. Нагнулась над глубокой картонной коробкой и принялась ворошить содержимое. Цепляя собой какую-то ветошь, из коробки потянулся шнур…
— Вот! Остался чей-то. Настоящий ошейник, — Галина протянула подарок. — Я обещала тот раз твоему соседу-армяну. А то стыдоба. Одна собака на весь двор и та, как Муму. Кажется, что ты ее тащишь топить. Так я и твоему соседу сказала…
— Ох, спасибо, — заохал Нюма и принял подарок.
Подержал на весу, стряхнул с кожаного обода налипшую шелуху от картошки, пощелкал пальцами по текстолиту вытяжного механизма.
— Вот! Видишь, какие у нас дворники! — обратился Нюма к собачке. — А ты все скулишь. Скажи тете спасибо за царский подарок.
Точка вытянула передние лапы и, задрав мордаху, настороженно смотрела на дворника Галину, ожидая какую-нибудь каверзу. Едва приметный бугорок кадыка тревожно перекатывался под шелковистой шерстью у горла…
Мыслями Галины, испытанными в домовых склоках, овладело необъяснимое чувство вины. Не перед собачкой, нет. И не перед Нюмой. Просто чувство какой-то абстрактной вины. Это состояние своей непонятностью рассердило дворника, ей не нравились подобные загадки. Татары люди деловые, им не до сантиментов. Особенно, если каждый день встаешь ни свет ни заря. Да имеешь дело с такими людьми…
— Царский подарок, — проворчала Галина. — Небось, и сами могли бы поднести его своей собаке.
— Откуда деньги, Галь? — шутливо произнес Нюма. — Такой ошейник тысячи стоит. С пенсии только на веревку и хватит. Чтобы повеситься.
— Да хватит тебе! — осадила дворник Галина. — А сами по антикварным магазинам шастают. Не с дырявыми же карманами.
— Не понял, — произнес Нюма.
— Видела я твоего соседа в антикварке.
— А ты что там забыла? — Нюма не мог взять в толк, о чем речь.
