представлении окружающих не более, чем занудство старика. И все, чем ты занимаешься, — бред и фантазии старого человека. Нет большего унижения, чем старость. Для того, кто прожил активную жизнь. Когда каждое твое слово принимается как глупость, а то и проявление маразма… Но самое страшное, это ощущение зависимости от тех, кто всю жизнь зависел от тебя. И нет большей казни, чем ожидание от них просто добрых слов, не говоря уж о дружеском разговоре. Единственное утешение тут — мстительная мысль, что наступит и их час испытать твои печали. Мысль слабая, летучая. Способная подвести к дреме, или, в лучшем случае, ко сну…
И Нюма задремал. Голова тяжелела, тянулась вниз, выпячивая тесто подбородка. Обе руки бессильно повисли, а ноги, разогнутые в коленях, расползлись в стороны, точно рассорившись между собой… Непонятно — уснул он или только пребывал в дреме?! В сознание Нюмы проникали видения… Маленькая девочка, похожая на Фиру, шла за светловолосой девушкой, похожей на Розу, какой Нюма ее увидел впервые, в Сберкассе на углу Невского проспекта и улицы Бродского. Потом оказалось — это же надо, такое совпадение, — что Роза дочь его начальника, старшего стивидора Торгового порта… Судьба!.. Следом за девочкой и девушкой, на длиннющем поводке, бежала собачонка с заплаканными глазами… Девочка, то и дело оборачиваясь, звала собачку… Точка, Точка…
Нюма разлепил сухие губы и, в полудреме, пробормотал про себя: «Точка, Точка…»
И слух его принял тихое, и какое-то деликатное, поскуливание.
— Точка? — Нюма посмотрел на пол. — Ты чего?
Услышав голос хозяина, собачонка осмелела и позволила себе вежливо тявкнуть… «Спишь?! — говорил ее кроткий вид. — А кто даст мне жранькать? Или ты думаешь отделаться манной кашей? Когда я сама видела в холодильнике треску. Хорошенькое дело: один хозяин где-то шастает с утра, второй — спит… А кто жранькать мне даст?! — и, осмелев, Точка дерзко пролаяла. — Жранькать давай!»
— Ладно, ладно. Сейчас что-нибудь придумаю, — Нюма, ворочаясь, принялся вызволять себя из кресла. — Кажется, в холодильнике треска дожидается. Отварить ее? Или так поешь?
«Так слопаю, — одобрила Точка бормотание Нюмы. — Чего уж там! Ждать, пока ты ее сваришь? Так пойдет», — и Точка весело зацокала коготками лап по линолеуму коридора, торопясь за хозяином…
— Где же этот Самвел? — бросил в пространство коридора Нюма. — Чтобы старый человек весь день где-то пропадал! Зимой! И с больной спиной!
«А черт его знает! — Точка обогнала Нюму по наиболее короткому пути к холодильнику — И при чем тут твой Самвел-волосатик?! Не отвлекайся! Жранькать давай!»
Нюма распахнул холодильник и посмотрел в его скудное брюхо. В прорехе мокрой газеты виднелся бледный хвост трески. Рыба уже достаточно оттаяла и вполне годилась для варки. Нюма снял с гвоздя кастрюлю, чье закопченное днище давно нуждалось в чистке, а еще лучше — в отправке на помойку…
Точка внимательно наблюдала за действиями хозяина, прядая ушами и похлопывая хвостиком по линолеуму.
— Имей терпение, — попенял Нюма собачке. — Сейчас вскипячу воду, посолю…
«Хватит болтать, — говорил нетерпеливый вид Точки. — Мы же договорились! Не желаю ждать. Тем более из такой гадкой кастрюли. Если хочешь: вари себе в ней и травись. Давай рыбу, дед, не издевайся!» — и Точка строго залаяла, что она себе позволяла, в основном, но отношению к воронам и кошкам. Перевела дух и вновь пролаяла, уже в сторону прихожей откуда доносился шорох снимаемой одежды.
— Что она лает?! — вопросил Самвел из прихожей. — Не узнала? — и, переступив порог кухни, проворчал: — Что лаешь, не узнаешь?
«Узнаю! Пока узнаю. Но все равно — сходи в парикмахерскую. А то совсем оброс, на меня стал похож! — не унималась Точка. — И не отвлекай Нюмку. И так трески мало!»
— Ара, перестань лаять! — крикнул Самвел. — Что с тобой?!
— Боится, что ты отнимешь у нее рыбу, — догадался Нюма.
— Дура! Нужна мне твоя вонючая треска, — серьезно проговорил Самвел.
Нюма обидчиво отвернулся. Не так плоха эта треска, за которой он вчера отстоял очередь на Пушкарской. Кстати, рядом с антикварным магазином, где Самвела засекла дворник Галина…
Но Нюма промолчал. И Точка умолкла, зарывшись носом в миску, куда Нюма положил кусок трески.
Самвел ушел в свою комнату и тотчас вернулся.
— Что, дочка не приходила? — спросил Самвел.
— Приходила, — Нюма продолжал копошиться у плиты.
— А почему деньги на столе? Забыл отдать? Или опять поругались?
— Она не взяла. Отдала Точке на кормежку. Подарок.
— Ее дело. Только пусть потом не говорит. Как в прошлый раз…
Самвел припомнил старую уже историю. Когда Фира ворвалась со скандалом на Бармалееву улицу, мол, квартирант недодал ей сто сорок восемь рублей — почти половину ежемесячной оплаты. Самвел смутился и молча вернул деньги. А назавтра Фира заявилась и сказала, что произошло недоразумение, что деньги она обнаружила. И ушла, без тени смущения на лице. Едва извинившись. После чего Нюма долго не мог найти себе места. Стыд за близкого человека горек и долго не проходит…
— Надо поговорить, Наум, — произнес Самвел.
— Поговорить? Очень хорошо, — с готовностью кивнул Нюма. — А то весь день разговариваю с Точкой…
Собачка подняла голову от банки. Посмотрела на Нюму. Потом на Самвела. И, не найдя ничего, достойного внимания, вновь вернулась к рыбе.
— Слушай, она не подавится? — обеспокоился Самвел.
— Я кости убрал, — для наглядности Нюма приподнял край газеты.
— Молодец, — похвалил Самвел. — Теперь и мне помоги… Мой племянник Сережка у меня как кость в горле. Клянусь здоровьем.
«Странная у него манера, — подумал Нюма, — как что — клянется. То здоровьем, то жизнью, то тем оболтусом-племянником, то сестрой, а то и мамой…» Самвел, в порыве искренних чувств, как-то не замечал комизма клятв, звучащих из уст старого человека. Самвел был типичным представителем Кавказа, горячим и азартным. Честно говоря, Нюма и сам иной раз клялся, но не с такой же истовостью! Нет, восточные люди особенные. Поэтому они гак разодрались — армяне с азербайджанцами. Да и узбеки хороши! Тоже устроили заварушку в своем Самарканде, мало никому не показалось. Сколько убитых и зарезанных! А история с турками-месхетинцами? Сперва их изгнали из того же Узбекистана, теперь выгоняют из Краснодара. Совсем взбаламутилась страна с этой пере стройкой. Нет, напрасно развалили ее, напрасно. Люди жили, хотя и трудно, но мирно, без крови…
— Здесь поговорим? Или пройдем в комнату? — спросил Нюма и выключил огонь под кастрюлей.
— Можно и здесь, — Самвел вздохнул. — Пусть собака тоже послушает…
— Семейный совет, — Нюма придвинул табурет и сел.
Он смотрел снизу вверх на своего соседа. Острый кадык Самвела, размером с перепелиное яйцо, перемещаясь, разглаживал пупырчатую кожу горла.
— Понимаешь, этот ненормальный, мой племянник Сережка, прислал письмо… Жалко, ты не читаешь по-армянски…
Нюма виновато пожал плечами и усмехнулся:
— Не я один. Точка тоже не читает по-армянски, я уверен. Да? Точка!
Услышав обращение, собачка с готовностью задрала голову и помахала хвостом. В надежде, что обращение связано с едой. Наверняка в холодильнике еще что-нибудь завалялось.
«И нечего улыбаться, Нюмка, — говорили ее глаза, — думаешь, подсунул кусочек трески и свободен? А кисель? Зажал? Кисель из пачки. Сама видела, как ты его сварил и упрятал в холодильник. Думаешь, маленьким собачкам кисель не нужен?»
Переждав, Точка разочарованно вытянула передние лапы и положила на них голову.
«Может, плеснуть ей кисель? — вдруг подумал Нюма, глядя в плачущие глаза собачки. — После такой трески самый раз смочить горло».
Нюма встал, шагнул к холодильнику и вытащил миску с беленым комковатым варевом. Взял ложку и,
