выбрасывали из окон высоких этажей! Как обливали керосином и жгли людей. Как насиловали девочек на глазах родителей. Как выбрасывали в море тех, кто пытался уплыть на пароходе в Красноводск. А моряки попрятались, говорили, нет приказа вмешиваться, а на самом деле боялись этих зверей.
— Хватит, женщина! — Сеид хлопнул ладонью по столу. — Сколько можно?! — и он еще раз хлопнул ладонью по столу.
Звякнули тарелки, ложка свалилась на пол. Точка испуганно вскочила. «Во, блин, начинается! И вроде выпили-то немного. Это Толян, осушив целый пузырь, бузил и раздавал подзатыльники домашним, — подумала собачка. — И, главное, кто? Сеидка! А с виду вроде интеллигентный мужик».
Гости изумленно смотрели на Сеида.
— Что с вами, Сеид Курбанович? — произнесла хозяйка. — Как-то…
— Извините, Евгения Фоминична, — Сеид наклонился и подобрал с пола ложку. — Только это не совсем справедливо… Извините…
— Что несправедливо?! — оправилась от изумления Лаура. — Что с тобой?
— Почему ты не вспоминаешь, как меня вышвырнули из страны, для которой я сделал столько хорошего? — сдерживая голос, проговорил Сеид.
— Я не вспоминаю?! — Лаура посмотрела на Евгению Фоминичну. — Нет, вы слышали, Женя? Я не вспоминаю!
— Почему ты не говоришь, как культурные люди, твои сородичи, вышвыривали людей из домов и больниц только потому, что они азербайджанцы или курды. Требуя вернуть этот несчастный Карабах, который лежит на совсем чужой территории! Гнали людей через горный перевал. Зимой! Без одежды, в домашних тапочках. Женщин, детей и стариков. Из Кафанской долины… Об этом ни строчки в газетах, ни звука! Лишь после того, как обезумев от гнева, люди устроили погром в Сумгаите, только тогда завопили во всем мире, выставив мой народ зверьми. А громче всех кричали те, кто и заварил эту кровавую кашу. Московские армяне, близкие к власти. Всякие академики и журналисты. Решили — страна распадается, самое время отдать Карабах Армении…
Сеид умолк, налил себе полстакана водки и залпом выпил. Острый кадык, казалось, прорвет кожу шеи, покрытую колкими цыпками.
Лаура придвинула ему тарелку с маринованным чесноком. Вспомнив о чем-то, вышла из гостиной. В полной тишине. Когда она вернулась с двумя кастрюлями в руках, ее вновь встретила тишина. Если не считать легкое, стеснительное поскуливание.
— Тебе тоже дам, — пообещала Лаура собачке. — Главней тебя сидят и молчат.
В одной кастрюле было пюре, посыпанное рыжим сумахом, в другой пухлые котлеты в золотистых лепестках жареного лука.
Нюма взглянул на хмурое лицо Самвела, на стоящую перед ним тарелку с пюре и котлетой. Взглянул как-то механически, под впечатлением того, что поведал Сеид…
— Хотела сделать долму, — проговорила Лаура. — Не успела. Сеид позвонил, попросил вас срочно позвать…
«Сеидка, вообще… — подумала Точка. — Все сидели, разговаривали. А он?! Испортил людям настроение. Ну и тип! Что Лаура в нем нашла? Побегу хотя бы облаю его как следует, если другие стесняются…» Точка подбежала к стулу, на котором сидел Сеид, присела на задние лапы и залаяла, вскидывая мордочку.
Однако Сеид ее не так понял. Он переломил котлету и бросил половинку на пол. Запах котлеты — чеснока, жареного лука, парной говядины и свиного жира — мгновенно смыл благородный порыв собачки. Она расправилась с котлетой и, облизывая губы, вновь тявкнула, надеясь и на вторую половинку…
Но впустую. О собачке забыли… Лишь добрая Лаура, стараясь не мешать пустяками серьезному разговору, мягко ступая, направилась с кастрюлей к собачьей миске, увлекая за собой Точку…
Евгения Фоминична поднялась, подошла к шкафу. Высокий дубовый шкаф с резными балясинами взглянул на хозяйку мутным оком овального зеркала. Он видел худощавую пожилую женщину, в давно вышедшем из моды сиреневом костюмчике. С нелепыми подставными плечами на пиджачке. Подслеповатое стекло зеркала затемняло складки шеи, контрастируя с крупными ядрами голубых бус. Евгения Фоминична не любила себя в зеркале шкафа. И давно помышляла избавиться от него, неизменно откладывала свое намерение. Поджав губы, она отворила мстительно скрипучую дверцу. В ворохе тряпья разыскала старый, траченный молью платок и, ничуть не заботясь о своем виде, набросила платок на плечи. У Евгении Фоминичны испортилось настроение. За время проживания у нее Лауры и Сеида она не раз слышала эту драматическую историю распри двух таких близких народов.
— Веселенькое у нас Рождество, — Евгения Фоминична подошла к окну.
На черном стекле ее сухонькая фигура рисовалась бабочкой, зябко опустившей крылья. Нюма отодвинул стул, поднялся и, стараясь унять слабое похмелье, приблизился к окну.
— Тебе холодно? — Нюма тронул ладонью колючий ворс старенького платка.
— Нет, нет. Что ты. Платок как-то успокаивает, мама в нем пережила блокаду, — Евгения Фоминична повернула голову и спросила: — Лаура, чай будет?
— А как же?! С пахлавой, — живо отозвалась Лаура. — Сеид принес настоящую пахлаву..
— Бакинскую, — уточнил хмельной голос Сеида.
— Хорошо, бакинскую, — согласилась Лаура и буркнула: — Как будто ереванская хуже…
Все засмеялись. Как люди, которые рады уйти от какой-то неловкости, прикрываясь непринужденностью хмельного застолья. И Точка присоединилась радостным лаем.
— Ты еще тут! — прикрикнула Лаура. — Обрадовалась, запела.
— А что? — подхватил Нюма. — Может, споем? Все же праздник. Рождество.
— Что-нибудь нейтральное, — улыбнулась Евгения Фоминична. — Сулико!
— Так уж и нейтральное, — проворчал Сеид. — Грузины христиане, такие же как и армяне…
— Зато в Баку нефть, — не удержался Самвел. — За нефть можно и в ислам перейти… Между прочим, в начале советской власти весь Карабах отдали Армении, потому что там проживало девяносто процентов армян. А потом Сталин подумал и передал его Азербайджану. Из-за нефти. Подарок! Как Хрущев подарил Крым Украине, по блату…
— Господи, как стыдно у нас жить, — прошептала Евгения Фоминична. — Ничтожества, о которых забудут через десяток лет…
— Что делать, Женя. Живем как-то, — согласился Нюма. — И радости есть. Вот собачка наша отыскалась.
Они всматривались в темень Рождественской ночи. Словно стояли над форштевнем плывущего корабля, а со спины доносился негромкий рокот волн, полупьяных голосов Сеида и Самвела. Говорили о том, что Карабах, со своим сепаратно избранным управлением, уже фактически стал армянским. Надо ждать прямой войны между выпавшими из дырявого мешка, под названием СССР, двумя республиками… Да и Грузия, с президентом Гамсахурдия, с его лозунгом «Грузия для грузин», считай, выпала из той же дыры. Вместе со всем Кавказом — Чечней, Дагестаном, Ингушетией… Ждали момент. И что самое невероятное — сама Россия выпала из дыры, потому как это был не мешок, а воздушный пузырь, надутый причудами истории до бессмысленных размеров, от Балтики до Тихого океана. Набитый разноязычным народом, охмуренным гипнозом иллюзий и страха… Весь этот гигантский пузырь вот-вот официально перестанет существовать. И только чудо поможет избежать гражданской войны, в сравнении с которой все гражданские и прочие войны покажутся забавой… Трудно объяснить степень взаимной неприязни членов вчерашней «братской семьи». А религия, призванная к примирению людей, лишь подыгрывала спектаклю, где пьеса призывает к наивной толерантности. Однако зритель, покидая театр, вновь становится самим собой. Проявляя инстинктивное, подкорковое упоение ненавистью…
Все это Самвел, Сеид и Лаура обсуждали с темпераментом, присущим их горячим натурам. Перебивая друг друга, то и дело переходя на свой язык, жестикулируя, вскрикивая и беспрестанно чем-нибудь клянясь. Каждому из них было все ясно. И даже Точка приняла участие в «малой карабахской войне». Она металась между спорщиками, внося и свою лепту громким, визгливым лаем. Особенно собачка почему-то раздухарилась, когда помянули турок с их Османской империей. Это они, еще в прошлом веке, под знаменем защиты ислама от неверных пытались раздвинуть свои границы на Кавказе… Ни Самвел, ни Сеид ничего толком не знали о многовековой запутанной истории могущественных империй прошлого. Все так!
