кадетов, военных гимназистов, сыновей состоятельных родителей вроде Владека Зборовича. Присоединились студенты-лицеисты из так называемых «белоподкладочников», то есть богатых щеголей, носивших шинели с белыми шелковыми подкладками, и молодые черносотенцы, получившие прозвище кацауровцев, по имени доктора Кацаурова, организатора ярославского отделения «Союза русского народа»… Красные же стали получать подкрепления из Данилова, Иванова, Ростова, Романово- Борисоглебска, потом и из Москвы.
Но сегодня, 11 июля, на шестой день мятежа, у его участников рассеялись все сомнения и страхи! Временные неудачи и жертвы, затяжка наступления за реку Которосль, где предполагалось освободить заключенных из тюрьмы в Коровниках и пополнить этим резервом силы белых воителей, — все это отошло на задний план в сравнении с благими вестями от союзников-французов!
Митрополит Агафангел, первым извещенный о новостях, провозгласил в соборе многая лета победителю большевиков Александру Петровичу Перхурову-Ярославскому. Поручику Фалалееву поручили устроить парад на городской площади. Там в числе зрителей присутствовали два иностранных офицера в летной форме.
После парада, устроенного так умело, что одни и те же самокатчики-велосипедисты и фалалеевские конники продефилировали перед иностранными офицерами по три раза, обоих гостей-офицеров возили по городу на автомобилях в обществе дам — пани Зборович и артистки Барковской.
В уютном особняке Зборовичей приготовили званый ужин.
Сам главноначальствующий обещал быть на этом банкете, чтобы поделиться добрыми вестями с почетными горожанами.
Слух о званом вечере у Зборовичей вызвал толки… Супруги писали приглашения на визитных карточках пана Здислава. Дозвониться удалось лишь к немногим — телефонистки на станции работали под контролем двух офицеров, но никто уже не чинил повреждений на линиях.
Бородатый швейцар из гостиницы «Бристоль», той, где 6 июля был арестован в своем номере комиссар Нахимсон, той же ночью расстрелянный, принимал у гостей пальто, накидки, трости и шляпы. В полутемном вестибюле горели свечи. А в следующем, приемном зале гостей встречал новый глава городского управления, господин Иван Савинов, председатель ярославского комитета меньшевистской партии. Перхуров надеялся, что Иван Савинов поможет привлечь к восстанию рабочих-меньшевиков и беспартийных. Сейчас, на банкете, Ивану Савинову выпала роль как бы почетного метрдотеля.
Перхуров прикатил на Волжскую набережную в потрепанном автомобиле «непир». Издали этот французский автомобиль — узкий, вытянутый в длину, на высоких колесах — напоминал поджарую кровную борзую.
Главноначальствующий сам открыл дверцу, исподлобья глянул на немногочисленных зевак на тротуаре у запертого подъезда и прошел двором к заднему крыльцу.
В танцевальном зале по знаку Ивана Савинова оркестр сыграл туш. Музыкантов набралось мало, туш вышел жидковат и неблагозвучен.
Гости в ожидании начальства бродили по запущенным комнатам, откуда все лишнее было вынесено в два последних покоя; о прежней сплошной анфиладе парадных зал и вспоминать было горько! Если разрыв снаряда раздавался ближе, дамы вздыхали и крестились, как в церкви, мужчины… тайком оценивали взглядом потолки — выдержат ли прямое… Подруги паненки Ванды Зборович трепетно ждали кавалеров с позиций.
Адвокат Мешковский, жестикулируя плавно, рассказывал об успехах чехословацкого легиона на Средней Волге и за Уралом. Перехвачена телеграмма красных: на сторону восставших открыто перешел в Казани командующий Восточным фронтом красных Муравьев. Это он тайно поддержал перхуровцев и савинковцев «госпитальным» рейсом парохода «Минин».
При первых тактах духовой музыки гости устремились в танцевальный зал и увидели наконец героя событий.
Повыше среднего роста, смуглый, резкий в движениях, плотно влитый в свой полковничий мундир, Александр Перхуров пересек зал по диагонали и поднялся на возвышение, некогда служившее артистам. Чуть сутулясь, ни на ком не останавливая взгляда черных острых глаз, главноначальствующий поднял руку, как бы протестуя против встречного туша. Коротко кивнул хозяину, поклонился госпоже Барковской, но совсем не приметил Фалалеева, державшего артистку под руку. Голос его звучал глуховато, но с отзвуком командного металла…
— Рад возможности, господа, известить вас о важном событии на нашем участке борьбы за освобождение России…
Зал притих. Лишь за обоями осыпалась штукатурка от сильных разрывов. Это бил по позициям белых бронепоезд противника.
— Всего сутки назад от нас отбыли за Волгу квартирьеры союзной французской армии, присланные в Ярославль от главного штаба союзных войск на русском Севере. В ближайшие часы в архангельском порту высаживается десант экспедиционных войск, недавно переброшенных в Мурманск с британских военно- морских баз. Мы переживаем исторические часы, вернее — минуты!
Как бы подтверждая слова главноначальствующего, ударили большие угловые часы в зале. Мягкий густой звон показался таким вещим, что оратор переждал все восемь ударов. Когда часы истории отзвучали, он продолжал:
— С французскими офицерами беседовали все офицеры моего штаба и представители городского управления. Оба французских посланца присутствовали на военном параде наших сил в городе… Они доставили мне документы…
Перхуров достал из планшетки несколько бумаг и телеграмм, потряс ими в воздухе.
— Господа Нуланс и Лаверн, французские дипломаты, находящиеся ныне в Вологде, поручили передать мне, что после высадки союзного десанта в Архангельске главные силы экспедиционного корпуса проследуют прямо в Ярославль, Рыбинск, Вологду, Муром. В ближайшие дни в тылу у красных окажутся наши доблестные союзники. Взаимодействуя с ними, мы далеко отбросим красных от всех подступов к Волжскому мосту, находящемуся в наших руках, и откроем себе и союзникам свободный доступ к Москве. Поздравляю вас с полным успехом нашего святого дела!
Публика захлопала в ладоши. Старушки роняли слезы. Нарядные дамы тихонько крестились и спешили доставать из ридикюлей надушенные платочки. Посветлели лица мужчин. Блеск радости появился во взглядах. Перхуров поманил к себе юного пана Владека.
Из того же планшета Перхуров извлек офицерский Георгиевский крестик на помятой муаровой ленте.
Зардевшийся пан Владек стал лицом к залу.
— У меня есть еще небольшой должок, отдать который мне особенно приятно в этом доме. Прапорщик Зборович! За доблесть, проявленную при захвате складов оружия, вы произведены были нынче в первый офицерский чин. Награждаю вас за отвагу при отражении вражеских контратак орденом святого Георгия третьей степени и назначаю вторым адъютантом нашего штаба.
Полковник умолчал, что целый ящик Георгиевских крестов был обнаружен на складе… Присутствующие не знали этой подробности и наградили новоявленного кавалера овацией.
— Вас, господа Зборович и Стельцов, не хочу похищать сегодня у милых барышень в этой зале. Извольте завтра к восьми утра явиться в штаб для исполнения служебного долга. Нам же с полковником Зуровым приходится спешить на позиции. Надеюсь, господа, вскоре иметь возможность побыть подольше в вашем приятном обществе!
Старшие офицеры уехали на своем «непире», а повеселевшие гости устремились к столам…
От выпитого вина, хороших папирос и добрых вестей артистка Барковская находилась в очаровательном чаду. Но в банкетном зале вскоре сделалось душно. Тряслись от разрывов стекла в заложенных снаружи оконных рамах; за обоями все время что-то противно шуршало, будто там возились мыши. Вино в бокалах невольно напоминало благородную кровь, проливаемую на соседних улицах во имя возвышенной цели: чтобы на веки веков всякий сверчок знал свой шесток, ну и чтобы у артистки-патриотки Барковской тоже появился свой особнячок в тихих переулках Арбата, а может быть — чем черт не шутит! —
