этого номер заполнился отвратительным запахом. Давясь, я съел горбушу с куском заранее купленного хлеба, запил кока-колой и решил выбросить банку. Заглянул в туалет – там стояла белоснежная фарфоровая посудина для бумаги. Я положил в нее банку из-под горбуши и хотел было выйти из туалета, как вдруг представил, как на следующий день горничная, убирая туалет, увидит в этой белоснежной фарфоровой посудине мою жуткую банку, распространявшую к тому же отвратительный запах. Я вытащил банку, положил ее в полиэтиленовый пакет, открыл для проветривания окна в номере и вышел в коридор. Возле низкого столика в холле стояли две урны, выполненные из малахита. В них не было даже окурка. Бросить туда банку было бы кощунственно. Я вышел на улицу. Вечерний социалистический Веймар был стерилен – места для моей банки не было, а случайные прохожие, уловив непонятный запах, оглядывались мне вслед. В конце концов я забросил банку за ограждение строящегося здания. А оставшиеся банки тащил с собой в Лейпциг, оттуда опять в Берлин, не мог их выбросить, хотя точно знал, что больше эту горбушу есть не буду.
Меня еще в Москве тот сценарист предупредил, что в подземном переходе на Александр-плац телефонный автомат испорчен и по нему можно сколько хочешь говорить с Москвой. В первый же день я нашел этот автомат и в день по нескольку раз звонил домой, беседовал с родителями, был в курсе всех их дел, вплоть до того, что знал, что у них сегодня на обед.
Вернувшись из Лейпцига в Берлин, я первым делом понесся в подземный переход к этому автомату, позвонил в Москву и узнал, что у моего отца был на днях инсульт. И хотя мама успокаивала меня, что сейчас он «чувствует себя неплохо, только не очень связно говорит и рука неподвижна, а так все нормально», я понял, что нужно срочно возвращаться. С большим трудом мне удалось поменять свой билет, и я полетел в Москву, так и не посетив Будапешта.
В аэропорту Шереметьево таможенники насторожились, увидев в моем багаже дрель, телевизор «Шилялис» и девятнадцать банок консервов горбуши.
– Почему везете эти вещи? – строго спросили они у меня.
– Я с ними и уехал, – сказал я. – Можете проверить по моей декларации.
– Но зачем вы их привезли назад? – не могли понять таможенники, внимательно рассматривая дрель, заглядывая в отверстия телевизора, прикидывая на руках вес консервов. Явно подозревали, что внутри этих вещей могло быть что-то запрещенное для ввоза.
Моя совесть была чиста, и потому я мог позволить себе шутить.
– Понимаете, это мои любимые вещи, я с ними никогда не расстаюсь. Куда еду – беру их с собой.
– Даже дрель?
– Да, я без нее ни шагу, – сказал я.
– Понятно, – сказали таможенники. – А почему везете назад горбушу?
– Моя горбуша, хочу вывожу, хочу ввожу обратно. Это что, запрещено законом? – стал раздражаться я.
– Нет, – сказали пограничники и взяли несколько банок горбуши и унесли куда-то, очевидно, на рентген. Вскоре вернулись, возвратили мне горбушу и на всякий случай, отпуская меня, все же спросили:
– Значит, ничего запрещенного не везете?
– Только мысли! – с удовольствием сказал я и прошел через зеленый коридор.
Режиссера, который посоветовал мне везти горбушу, я, как-то встретив в Доме кино, спросил:
– Слушай, как ты продал в Берлине горбушу? Все мои попытки окончились неудачно, и сейчас вся наша семья через день ест горбушу или суп из горбуши.
– А как ты продавал ее? – спросил меня этот довольно известный режиссер.
– Зашел в магазин, показал банку и назвал цену по-немецки, – сказал я.
– Ты что?! – расхохотался режиссер. – Конечно, так не получится. Они ведь не знают, кто ты. А я попросил знакомых немцев, и они мне написали маленький плакатик такого содержания: «Я – турист из СССР, кинорежиссер, у меня остались лишние консервы, и я готов продать их по бросовой цене». Вот с таким плакатом я ходил и предлагал. И в одном магазине хозяева клюнули. Ты что, без языка там трудно.
Я даже не переживал по поводу того, что не знал ничего о плакате, поскольку точно знаю, что с плакатом я бы не ходил. Жалел, что не доехал до Будапешта, и даже не потому, что там мог бы продать телевизор и дрель, а просто слышал, что город красивый. Ну, ничего, надеюсь, еще попаду туда. А отец мой стал тогда понемногу поправляться, дрель и телевизор «Шилялис» так и остались у меня. Когда приходится сверлить дырку в стене, обязательно вспоминаю эту поездку. И телевизор «Шилялис» летом вытаскиваем на балкон и смотрим. А горбушу в банках я уже давно видеть не могу.
Памятник 26-ти бакинским комиссарам
С детства я привык к памянику 26-и Бакинским комиссарам на площади Свободы. Площадь эта представляла собой сквер, по обеим сторонам которого симметрично стояли два барельефа, в центре которых выступал как бы из стены один из комиссаров, выиянув впреред руку с сжатым кулаком. А в центре сквера был фонтан в виде земного шара с осью, из которой била вода. На шаре стоял огромный рабочий и изо всех сил тянул земную ось на себя.
Идеологический смысл композиции легко угадывался -рабочий пытался перестроить мир. В пятом классе, не имея ничего особенного против Советской власти, мы с моим школьным товарищем Вилькой Певзнером снялись по очереди на этом земном шаре, только тянули ось в другую от рабочего сторону. Эта фотография до сих пор хранится в моем альбоме и удивительно, что нам никто не помешал сделать эти снимки – был ведь не то 49-й, не то 50-й год. Кстати, продолжу эту мысль, в Баку, теперь я это понимаю, можно было делать многое, за что в Москве смело можно было угодить на 10 лет без права переписки. Например: любимая игра школьников в 164-й, «хулиганской» школе, откуда меня потом исключили, называлась «За власть Советов!» В чем был ее смысл?
Ты мог спокойно разговаривать с кем-нибудь на перемене, и вдруг подходил твой одноклассник, крепко хватал тебя всей пятерней за яйца и говорил: «Кричи «За Власть Советов!» И ты вынужден был выкрикнуть эти слова, иначе одноклассник не разжал бы руку. Это была игра, и никто по этому поводу драк не устраивал. Зазевался, схватили – значит кричи! И все кричали. И потому на переменах (учились мы без девочек) то и дело в разных концах коридора раздавался клич: «За власть Советов!»
Как-то я дома решил поиграть в эту игру – был я тогда в 4-ом, не то 5-ом, классе и схватил за яйца своего отца:
– Кричи за власть Советов!
– Отпусти, дурак! – отец оторвал мою руку и начал вдруг хохотать.
– Кто тебя этому научил? – спросил он.
– Вся школа у нас в эту игру играет на переменах.
– Это – опасная игра, не играй в нее, – стал на секунду серьезным отец и опять расхохотался.
– А почему тебе смешно? – спросил я.
– Потому что остроумно придумали, – сказал отец. – Пока человека не схватят крепко за яйца – он не закричит «За власть Советов!» Понял?
Теперь я понимаю, какой антисоветской игре мы предавлись на школьных переменах. У всех своих московских друзей-одногодок я интересовался, играли ли они в «За Власть Советов!» в школьные годы, но никто об этой игре ничего не слышал. Да и выражение – «Не голова, а Дом Советов!» – сказанное человеку, давшему дурацкий совет, я слышал только в Баку. Так что Баку был относительно «вольным» городом. Я писал уже, что когда тотально был запрещен джаз и западные танцы, в Баку можно было послушать отличный джаз и танцевать танго, фокстрот и даже свинг и рок-н-ролл. А в детском кинотеатре «Ватан» перед сеансами играл оркестр под руководством Владмимира Рубашевского (позже ставшего руководителем Московского мюзик-холла, известным композитором, написавшим, кстати, музыку к фильмам по моим сценариям – «Самой обаятельной и привлекательной “ и к «Вите Глушакову – другу апачей».) Так вот, Рубашевский в те «страшные» годы в детском кинотеатре по вечерам играл со своими музыкантами джаз:
