Анжелика и Гонтран спустились по ступенькам и очутились в накуренном, пропахшем соусами зале. В глубине через открытую дверь виднелась кухня, где над жаровнями с раскаленными углями медленно крутились вертела с нанизанными на них цыплятами.
Брат и сестра сели за столик, стоящий немного в стороне у окна, и Гонтран заказал вина.
– Выбери бутылку хорошего вина, – попросила Анжелика, выдавив из себя улыбку. – Платить буду я.
И она показала ему свой кошелек, в котором бережно хранила выигранные в карты полторы тысячи ливров.
Гонтран сказал, что он не привередлив и обычно довольствуется дешевым вином с виноградников, что раскинулись на парижских холмах. Вот по воскресеньям – дело другое, он пьет уже более прославленные вина: бордо, бургундское. Он специально отправляется ради этого в предместья, где оно стоит дешевле, так как еще не обложено ввозной городской пошлиной. Его так и называют – «кабацкое». И пьют в загородных кабачках. Такая воскресная прогулка – его единственное развлечение.
Анжелика поинтересовалась, ходит ли он туда с друзьями. Гонтран сказал, что нет. У него нет друзей, но ему нравится сидеть в увитой зеленью беседке и разглядывать лица ремесленников, их жен и детей. И он находит, что люди, в общем-то, существа добрые, симпатичные.
– Тебе повезло! – тихо проговорила Анжелика, вдруг снова ощутив на языке горечь яда.
Больной она себя не чувствовала, но была утомлена и издергана.
Кутаясь в накидку из грубой шерсти, которую ей одолжила Марикье, Анжелика с нескрываемым интересом наблюдала незнакомую для нее жизнь парижской таверны.
Да, несмотря на тяжкий дух от кухни, дышалось здесь легко и свободно, и это привлекало сюда завсегдатаев.
Дворянин приходил сюда покурить и отдохнуть от этикета королевских приемов, буржуа – чтобы всласть поесть вдали от подозрительного ока ворчливой супруги, мушкетер играл здесь в кости, а ремесленник пропивал жалованье и хоть на несколько часов забывал о всех своих заботах.
Таверна «Три молотка» находилась на площади Монторгей, неподалеку от Пале-Ройяля, и ее частыми посетителями были комедианты, которые приходили еще в гриме, с приклеенными носами, приходили уже почти ночью, чтобы «увлажнить внутренности» и промочить горло, надорванное от страстных завываний. Иногда к завсегдатаям из этого квартала присоединялись итальянские мимы в ярких лохмотьях, ярмарочные актеры и даже, случалось, весьма подозрительные цыгане с горящими как угли глазами.
В ту ночь старик итальянец в красной бархатной маске, которая закрывала ему лицо, и с длинной седой бородой до пояса показывал посетителям презабавную обезьянку. Присмотревшись к кому-нибудь, она потешно передразнивала, как тот курит трубку, надевает свою шляпу или подносит стакан ко рту.
Зрители буквально надрывали животы.
Гонтран с любопытством наблюдал эту сцену.
– Погляди, какое великолепное сочетание – красная маска и белоснежная борода!
Но Анжелика, уже начавшая нервничать, думала лишь о том, долго ли ей придется еще ждать здесь.
Наконец дверь распахнулась в очередной раз, и на пороге показался огромный датский дог адвоката Дегре.
Адвоката сопровождал какой-то человек в широком сером плаще. Анжелика, к своему удивлению, узнала в нем юного Сербало, который, чтобы скрыть бледное лицо, низко надвинул на глаза шляпу и поднял воротник плаща.
Анжелика попросила Гонтрана подойти к ним и незаметно пригласить за свой столик.
– Боже мой, сударыня, – вздохнул адвокат, садясь на скамью рядом с Анжеликой, – за сегодняшнее утро я уже десять раз видел вас удушенной, двадцать – утопленной и сто раз – погребенной.
– Хватило бы и одного раза, мэтр, – засмеялась она. Но в душе ей было приятно, что он тревожится за нее.
– Неужели вы так боитесь потерять клиентку, которая и платит вам мало, и подвергает вас опасности? – спросила Анжелика.
Он скорчил жалобную гримасу.
– Сентиментальность – это болезнь, от которой нелегко излечиться. А если ты к тому же еще склонен к авантюрам, то наверняка можно сказать: ничего хорошего тебя не ждет. Короче говоря, чем больше усложняется ваше дело, тем больше оно меня захватывает. Как ваша рана?
– Вам уже все известно?
– Это обязанность адвоката-сыщика. Впрочем, должен признаться, присутствующий здесь господин оказал мне бесценную помощь.
Сербало с воспаленными лиловыми веками и восковым от бессонной ночи лицом рассказал, как дальше развернулись драматические события в Лувре, свидетелем которых он совершенно случайно оказался.
В ту ночь он нес караул у конюшен Тюильри, как вдруг из сада выбежал запыхавшийся человек без парика, который он, видимо, потерял. Это был Бернар д'Андижос. Перед этим он галопом промчался по главной галерее, грохотом своих деревянных каблуков разбудив весь Лувр и Тюильри, из комнат и покоев которых высовывались испуганные лица, а когда часовые пытались преградить ему путь, он отшвыривал их.
Торопливо седлая коня, д'Андижос объяснил Сербало, что только сейчас чуть не убили графиню де Пейрак, а он, д'Андижос, поднял шпагу на Филиппа Орлеанского. Через несколько мгновений он уже пришпоривал лошадь и мчался к воротам Сент-Оноре, крикнув, что едет поднимать Лангедок против короля.
