стран. Она сказала, что они из Монтелу, пошли в лес по ягоды и заблудились.
– Бедные цыплятки, – сочувственно вздохнул добрый монах, – вот что значит быть лакомками. Ваши матери в слезах ищут вас повсюду, но, когда вы вернетесь, вам зададут взбучку. Но все же придется вам переночевать здесь. Я дам вам по миске молока и серого хлебца. Поспите в сарае до утра, а там я запрягу в повозку мула и отвезу вас домой. Я как раз собирался в ваши края за пожертвованиями.
Предложение было вполне разумным. Анжелика и ее приятели шли целый день. Даже если бы они сейчас отправились в обратный путь на муле, они добрались бы до Монтелу лишь глубокой ночью. Через лес нет проезжей дороги, только тропинки, по которым они прошли днем. Надо ехать кругом, через деревни Нейе и Варру, а это большой крюк.
«Лес – как море, – подумала Анжелика. – Жослен прав, в лесу надо ориентироваться по часам, иначе идешь вслепую».
Анжелика немного приуныла. Она и представить себе не могла, как бы она отправилась в путь, неся под мышкой тяжелые часы, вроде тех, что стоят у Молина в гостиной. К тому же, кажется, у ее «мужчин» уже пропала охота путешествовать. Девочка молча стояла в стороне, а они, примостившись у монастырской стены, ели и наслаждались прохладой сумерек, которые сгущались над просторными монастырскими дворами.
Колокол продолжал звонить. В розоватом небе с пронзительным криком носились ласточки, на кучах навоза и соломы кудахтали куры.
Брат Ансельм прошел мимо детей, на ходу натягивая на голову капюшон.
– Я иду к всенощной, – сказал он. – Будьте умниками, не то я прикажу сварить вас в котле.
Под сводами одной из галерей мелькали фигуры в коричневых сутанах. Старый монах у ворот по- прежнему спал. Наверно, он был освобожден от молитв…
Анжелике хотелось остаться одной, подумать, и она пошла бродить по монастырю.
В одном из дворов, упираясь оглоблями в землю, стояла великолепная карета с гербами. В конюшне породистые лошади жевали сено. Это заинтересовало Анжелику, хотя она и сама не знала, почему. Зачарованная этой тихой обителью, окруженной со всех сторон лесом, она неторопливо продолжала свой путь. В лесу скоро совсем стемнеет, там будут бродить волки, а здесь, в монастыре, защищенном толстыми стенами, идет своя жизнь, отгороженная от мира, скрытая от посторонних глаз, жизнь, которую Анжелика даже не могла себе представить. Издали доносилось тихое, протяжное церковное пение. Анжелика пошла на эти звуки и поднялась на несколько ступенек по каменной лестнице. Никогда еще она не слышала такого сладостного мелодичного хора, потому что гимны, которые горланили кюре и школьный учитель в церкви Монтелу, ничем не напоминали небесные песнопения.
Вдруг Анжелика услышала за своей спиной шелест юбок и, обернувшись, увидела в полумраке галереи очень красивую, роскошно одетую даму. Во всяком случае, так показалось Анжелике. Ни у матери, ни у тетушек она никогда не видела такого великолепного платья из черного бархата, украшенного аппликациями в виде серых цветов. Откуда девочке было знать, что это всего лишь скромнейший наряд, предназначенный для благоговейного уединения в тиши монастыря? На каштановые волосы дамы был накинут черный кружевной шарф, в руке она держала пухлый молитвенник. Проходя мимо Анжелики, она удивленно взглянула на нее:
– Девочка, что ты здесь делаешь? Сейчас не время просить милостыню.
Анжелика отпрянула, стараясь придать своему лицу глупое выражение оробевшей крестьяночки.
В полумраке галереи грудь прекрасной дамы показалась Анжелике удивительно белой и пышной. Едва прикрытая тонкими кружевами, она покоилась на вышитом корсаже, как плоды в роге изобилия.
«Пусть, когда я вырасту, у меня тоже будет такая прекрасная грудь», – подумала Анжелика, спускаясь по винтовой лестнице.
Она коснулась рукой своей груди, которая, по ее мнению, была еще слишком плоской, и ее охватило смутное волнение. Послышалось шлепанье сандалий – кто-то поднимался по лестнице, – и она торопливо спряталась в угол. Монах, проходя мимо, задел ее своей коричневой сутаной. Анжелика мельком увидела только его красивое, тщательно выбритое лицо да сверкнувшие под темным клобуком умные голубые глаза. Монах скрылся за поворотом, но вскоре до нее донесся его голос – мужественный и в то же время нежный.
– Сударыня, меня только сейчас известили о вашем прибытии. Я изучал в монастырской библиотеке старинные рукописи греческих философов. Но библиотека далеко, а мои братья – народ, скорбный телом, особенно в жару. И вот, хотя я и настоятель монастыря, мне сказали о вашем приезде лишь в час всенощной.
– Не извиняйтесь, отец мой. Я не первый раз в монастыре и уже устроилась. Ах, до чего же легко здесь дышится! Я только вчера приехала в свой Ришвиль, но мне не терпелось поскорее сюда, в Ньель. С тех пор как двор перебрался в Сен-Жермен, я просто задыхаюсь там. Все такое неприглядное, мрачное, жалкое. По правде говоря, мне хорошо только в Париже… и еще в Ньеле. К тому же монсеньор Мазарини не любит меня. Я скажу даже больше, этот кардинал…
Дальнейших слов Анжелика не услышала. Собеседники ушли слишком далеко.
Девочка нашла своих дружков в просторной кухне, где брат Ансельм, повязав белый фартук, колдовал у плиты; ему помогали двое мальчишек, облаченных в длинные не по росту сутаны. Это были монастырские послушники.
– Сегодня вечером у нас изысканная трапеза, – говорил брат Ансельм. – К нам пожаловала графиня де Ришвиль. Мне приказали принести из погреба самые тонкие вина, зажарить шесть каплунов и хоть из-под земли раздобыть и подать к столу рыбу. И все это как следует сдобрить пряностями, – добавил он, многозначительно взглянув на одного из братьев, который сидел в конце грубого деревянного стола и потягивал наливку.
– Служанки этой дамы весьма приветливы, – отозвался сидевший в кухне краснолицый и до того толстый монах, что живот его нависал над узловатой веревкой с четками, которой он был перепоясан. – Я помог этим трем очаровательным девицам поднять в келью, отведенную их госпоже, кровать, сундуки и гардероб.
– Так-так! – воскликнул брат Ансельм. – Представляю себе, брат Тома тащит на себе сундуки и гардероб! Да вы не в силах носить даже собственное брюхо!
