жил в монастыре, никогда не видел вблизи лица сатаны.
О, как бы хотелось ему властвовать над божьей обителью!.. Ему словно мало искушать нас отчаянием, вводить нас в соблазн женщинами, которые вхожи в наш монастырь, он сам приходит к нам по ночам, стучится в наши двери, будит нас, нещадно избивает…
Монах отвернул рукав сутаны и показал Анжелике кровоподтеки на руке.
– Взгляните, – сказал он жалобно, – взгляните только, что сделал со мною сатана!
Анжелика слушала его со все возрастающим ужасом.
«Он сумасшедший», – подумала она.
Но еще больше она боялась – вдруг он не сумасшедший, вдруг он говорит правду, и у нее от страха волосы шевелились на голове. Когда же наконец кончится эта тягостная, мучительная ночь?..
Монах упал коленями на холодный каменный пол.
– Господи, помоги мне! – молил он. – Будь снисходителен к моей слабости! Пусть демон оставит меня в покое?
Анжелика села на край его постели, от непонятного ей самой страха у нее пересохло во рту. Ей на память пришли слова, которые не раз встречались в рассказах кормильцы, – ночь наваждений. Вот она, ночь наваждении! Казалось, что-то давящее, невыносимое было разлито в самом воздухе, это душило ее, наводило на нее ужас.
Наконец, разорвав глубокую тишину монастыря, в ночи раздался тонкий звон колокола.
До создания Людовиком XIV Дома инвалидов старым солдатам некуда было деваться, и они находили пристанище в монастырях, которые служили им как бы богадельней. Вот откуда падение нравов.
Брат Жан поднялся с пола. По вискам у него текли струйки пота, словно он только что выдержал изнуряющую рукопашную схватку.
– Вот и к заутрене звонят, – сказал он. – Заря еще не занялась, но я должен идти с братьями в часовню. Если хотите, оставайтесь здесь. Когда рассветет, я приду за вами.
– Нет, мне страшно, – проговорила Анжелика, с трудом удерживаясь, чтобы, не вцепиться в сутану своего покровителя. – А я могу пойти с вами в часовню? Я тоже помолюсь.
– Пожалуйста, дитя мое.
И он добавил с печальной улыбкой:
– В былые времена никому бы в голову не пришло отправиться к заутрене с девочкой, но теперь в этих стенах можно встретить столь необычные лица, что уже ничему не удивляешься. Поэтому-то я привел вас к себе, у меня вы были в большей безопасности, чем в сарае.
Помолчав, он сказал очень серьезно:
– Анжелика, могу ли я вас просить, чтобы, когда вы вернетесь домой, вы никому не рассказывали о том, что видели здесь?
– Обещаю вам, – сказала она, подняв на него свои ясные глаза.
Они вышли в коридор, где с приближением рассвета на стенах из древних камней, казалось, выступила холодная роса.
– А для чего в вашей двери окошко? – спросила Анжелика.
– Когда-то мы были орденом отшельников. Монахи выходили из своих келий только для богослужения, а во время поста даже это запрещалось. Послушники ставили еду в эти оконца. А теперь, дитя мое, помолчите, старайтесь держаться как можно незаметнее. Я буду вам весьма благодарен.
Мимо них проходили монахи в капюшонах, постукивая четками и бормоча молитвы.
Анжелика забилась в угол часовни и попыталась молиться, но монотонное пение и запах горящих свечей усыпили ее.
Когда она проснулась, часовня была уже пуста, и лишь легкие струйки дыма от погашенных свечей поднимались к темным сводам.
Анжелика вышла на улицу. Вставало солнце. В его золотистых лучах черепичные крыши стали цвета желто-фиоли. В саду около каменной статуи святого ворковали голуби. Анжелика лениво потянулась и зевнула. И подумала, не приснилось ли ей все это…
Брат Ансельм, человек добрый, но удивительно медлительный, запряг своего мула лишь после обеда.
– Не волнуйтесь, ребятки, – весело успокаивал он детей, – я просто отодвигаю порку, которая вас ждет. Мы доберемся до вашей деревни только к ночи, все родители будут спать…
«Если только они не бегают по полям в поисках своих отпрысков», – подумала Анжелика. Она была недовольна собой. Ей казалось, что за последние несколько часов она вдруг повзрослела.
«Никогда больше я не буду выкидывать подобных глупостей», – твердо, но с какой-то грустью сказала она себе.
Брат Ансельм из уважения к благородному происхождению Анжелики посадил ее на козлы рядом с собой, а мальчишки забрались в повозку.
– Ну-у-у, пошел, красавец! Побыстрей, хороший мой! – распевал монах, потряхивая вожжами.
Но мул не торопился. Наступил уже вечер, а они все еще ползли по римской дороге.
– Я поеду самым коротким путем, – сказал монах. – Плохо, конечно, что придется ехать мимо Волу и Шайе, ведь это гугенотские деревни, но, бог даст, будет темно, и еретики нас не заметят. Мою сутану там здорово недолюбливают.
