Горничная сделала реверанс.
– Желаю госпоже сладкой ночи.
– Оставьте меня в покое! – в третий раз в гневе крикнула Анжелика.
Горничная ушла. Теперь Анжелика была зла уже на себя за то, что не сумела скрыть свое раздражение перед служанкой. Но она чувствовала неприязнь к этой долговязой Маргарите. Уверенные, ловкие движения горничной вызывали у нее робость, а насмешливый огонек в ее черных глазах просто пугал.
Анжелика долго сидела неподвижно, и вдруг мертвая тишина, царившая в спальне, показалась ей нестерпимой.
Страх, который было усыпили общее возбуждение и оживленная беседа за столом снова пробудился в ней. Она стиснула зубы.
«Я не боюсь, – сказала она себе почти в полный голос. – Я знаю, что мне делать. Лучше я умру, но он до меня не дотронется!»
Она подошла к застекленной двери, выходившей на балкон. Только в замке дю Плесси Анжелика видела такие изящные балконы, которые ввели в моду архитекторы эпохи Возрождения.
Обитая зеленым бархатом кушетка так и манила присесть и полюбоваться великолепным пейзажем. Тулузу отсюда не было видно, ее скрывала излучина реки. Взгляд охватывал лишь сады, блестящую гладь воды да вдали – поля кукурузы и виноградники.
Анжелика села на край кушетки и прижалась лбом к балюстраде. От булавок с брильянтами и ниток жемчуга, обвивавших ее волосы, уложенные в затейливую прическу, у нее разболелась голова. Она принялась освобождаться от них, но это оказалось далеко не простым делом.
«Долговязая дура могла бы хоть причесать меня на ночь и раздеть, – подумала она. – Или она воображает, что этим займется мой муж?»
Анжелика грустно усмехнулась.
«Сестра Анна, – думала Анжелика, – не упустила бы случая прочитать мне небольшую проповедь о том, что всем желаниям мужа нужно подчиняться с покорностью. Когда она произносила это слово-„всем“, ее глаза навыкате вращались, словно шары, и мы давились от смеха, прекрасно понимая, о чем она думает. Но мне покорность претит. Молин был прав, сказав, что я не соглашусь на то, смысла чего не понимаю. Да, я согласилась, чтобы спасти Монтелу. Что же еще от меня требуется? Рудник Аржантьер принадлежит графу де Пейраку. Теперь они с Молином могут продолжать свою торговлю, а отец – разводить мулов, чтобы перевозить на них испанское золото… Если бы я умерла сейчас, выбросившись с этого балкона, ничего не изменилось бы. Каждый получил то, чего добивался…»
Ей наконец удалось распустить прическу. Волосы рассыпались по ее обнаженным плечам, и она тряхнула ими, как некогда в детстве, непокорным движением маленькой дикарки.
И тут ей почудился какой-то шорох. Она обернулась и с трудом удержала крик ужаса. Прислонясь к косяку балконной двери, на нее смотрел хромой граф. ***
Он сменил свой красный костюм на черные бархатные штаны и очень короткий камзол из той же материи, открывавший в талии и на рукавах батистовую рубашку.
Своей неровной походкой он подошел к Анжелике и отвесил глубокий поклон:
– Вы разрешите мне сесть рядом с вами, сударыня? Анжелика молча кивнула. Он сел, положил локоть на каменную балюстраду и с беспечным видом устремил свой взор в пространство.
– Несколько веков назад, – проговорил он, – под этими же самыми звездами дамы и трубадуры поднимались на галереи крепостных стен, окружавших замки, и там беседовали о любви. Сударыня, вы слышали о трубадурах Лангедока?
Анжелика не ожидала такого разговора. Она вся была внутренне напряжена, приготовившись к защите, и теперь с трудом пробормотала:
– Да, кажется… Так некогда называли поэтов.
– Поэтов любви. Провансальский язык! Сладостный язык! Как он отличается от грубого говора северян! В Аквитании учили искусству любви, потому что, как сказал Овидий задолго до трубадуров: «Любовь – искусство, которому можно научиться и в котором можно совершенствоваться, познав его законы». А вы, сударыня, уже проявляли интерес к этому искусству?
Она не знала, что ответить: ее ум был достаточно тонок, чтобы уловить в его голосе легкую иронию. Вопрос был поставлен так, что и «да», и «нет» прозвучали бы в равной степени нелепо. Она не была приучена к светской болтовне. Оглушенная столькими событиями, она утратила свою обычную находчивость и, отвернувшись от своего собеседника, устремила невидящий взгляд на спящую долину.
Она почувствовала, что он придвинулся к ней, но не шелохнулась.
– Взгляните вон туда, в сад, – начал он снова, – на этот маленький зеленый водоем, в котором утонула луна, словно жабий камень в рюмке с анисовым ликером… У этой воды цвет ваших глаз, моя душенька. Во всем мире я ни разу не встретил таких необычных, таких пленительных глаз. А розы, которые гирляндами обвивают наш балкон! Они такого же цвета, как ваши губки. Нет, я и в самом деле никогда не встречал таких розовых губок… и так плотно сжатых…, а вот сладкие ли они…, сейчас я узнаю…
Неожиданно он обхватил ее за талию и с силой, какой Анжелика не подозревала у этого высокого худого мужчины, запрокинул ей голову. Затылок ее упирался в его согнутую руку, которая так крепко сжимала ее, что Анжелика не могла шелохнуться. Ужасное лицо приблизилось, коснулось ее лица. От ужаса и отвращения она закричала и попыталась вырваться. И почти в ту же секунду почувствовала, что он уже не держит ее. Граф выпустил Анжелику из своих объятий и с усмешкой смотрел на нее.
– Так я и думал. Я внушаю вам безумный страх. Вы предпочли бы выброситься с этого балкона, чем принадлежать мне. Ведь правда?
Анжелика с бьющимся сердцем в упор смотрела на него. Он встал, и на фоне освещенного луной неба его фигура казалась особенно длинной и худой и напоминала паука-сенокосца.
– Я не буду вас принуждать, бедная маленькая девственница. Это не в моих правилах. Так, значит, вас,
