придавали ему мрачноватую суровость. Впрочем, как раз в это мгновение Верховный евнух улыбнулся, подумав, что зеленые глаза этой женщины походят на глаза пантеры. Она была из той же породы, и ее слезы указывают лишь на раздражение хищника, попавшего в клетку. Ничего, он сумеет укротить ее.
– Нет, – заключил он, покачав головой, – пока я жив, вы не скроетесь. Хотите фисташек? Они из Константинополя. Правда ведь, хороши?
Анжелика нехотя погрызла, заметив, что бывают и лучше.
– Где это? – неожиданно оживился Осман Ферраджи. – Вы помните имя продавца? Где.он живет?
Он добавил, что одна из его забот – потакать гурманству сотен рабынь Мулея Исмаила. От его путешествия в Алжир ожидали гастрономических чудес. Он приехал за греческим мальвазийским вином и восточными сладостями. Благодаря ему гаремы Мулея Исмаила были всем обеспечены лучше, чем где-либо в Берберии. Когда она прибудет в Мекнес, то убедится сама.
Анжелика насторожилась и показала когти:
– Я никогда не буду в Мекнесе. Я добьюсь свободы!
– На что она вам?
В вопросе было столько тихого удивления, что Анжелика обмякла, как прорванный бурдюк. Она могла крикнуть, что хочет видеть близких, свою страну, но вдруг не нашла слов, и вся ее жизнь предстала перед ней как нечто, недостойное внимания. У нее не было корней, ничего не привязывало к жизни, кроме двоих малолетних детей, вовлеченных к тому же в ее безумные прожекты.
– Здесь ли, там, – шептал между тем голос Верховного евнуха, – везде, куда привел нас Аллах, насладимся прелестью жизни! Вам страшно, потому что наша кожа черна или коричнева, а язык незнаком. Но есть ли в наших нравах что-либо, что вселяет в вас ужас?
– Вы полагаете, что столь милое представление, как казнь мальтийского рыцаря, на которой мы оба присутствовали, заставит меня считать приятными мусульманские нравы?
Осман Ферраджи, казалось, был искренне поражен:
– Разве в ваших странах нет подобной казни? А привязывать к четырем кобылицам лучше? Французы, с коими я беседовал, поведали мне о подобных наказаниях.
– Это бывает, – признала Анжелика, – но не так часто… только когда дело идет о цареубийстве. – Казнь мальтийского рыцаря – тоже редкое явление. Так признается достоинство противника, страх, внушаемый им, и вред, им нанесенный. Это – большая честь для него. Вы страшитесь, сударыня, поскольку невежественны, как все христиане, не желающие узнать, что такое ислам. Они воображают, что мы дикари. Вы повидаете наши города в Магрибе; Марокко на закате розов, как огонь, и горит у подножия Атласских гор, чьи снежные вершины сверкают, словно россыпь бриллиантов. Фец – само имя его означает «золото»; Мекнес, наша столица, кажется выточенной из слоновой кости… Поистине, наши города прекраснее и богаче ваших.
– Нет, это невозможно. Вы сами не знаете, что говорите. Нельзя сравнить Париж с этим скопищем белых кубов…
Жестом она обвела спавший у ног Алжир – и осеклась: перед ней мерцал невообразимый мир, существовавший вне всех времен, словно в сказке.
Там, у ее ног, слабо переливался город, выстроенный магией лунного света, высеченный из прозрачного фарфора и стоящий у аметистового моря. Это была сама мечта, и сквозь безвкусное тряпье пиратского гнезда проступали очертания мечтательной мусульманской души.
– Вы не созданы для страха, – внушал Осман Ферраджи, покачивая головой. – Будьте послушны, и с вами ничего худого не случится. Я дам вам время привыкнуть к нашим исламским нравам.
– Не знаю, смогу ли я когда-либо смириться с вашим презрением к человеческой жизни.
– Стоит ли жизнь человеческая стольких треволнений? Христиане панически боятся смерти и пытки. Ваше вероучение, по-видимому, плохо готовит вас к тому, чтобы выдерживать пристальный взгляд Бога.
– Меццо-Морте уже говорил мне нечто подобное.
– Это всего лишь ренегат; «турок-понадобности», – произнес Верховный евнух, не скрывая пренебрежения, – но я предпочитаю думать, что его привлекла к нам не только жажда роскоши и славы, но и свобода веры, дающая вкус к жизни и вкус к смерти, а не страх перед тем и другим, как у вас, христиан.
– И верно, какая жалость, что вы не сделались марабутом, Осман-бей. Вы прекрасный проповедник. Вы надеетесь легко обратить меня в вашу веру?
– У вас не будет выбора. Вы сделаетесь мусульманкой, став одной из жен нашего великого государя Мулея Исмаила.
Анжелика прикусила губу, чтобы удержаться от ответа. Про себя она непочтительно хмыкнула: «Надейся, надейся!» До марокканского пугала, предназначенного ей в повелители, было, к счастью, далеко. О, она еще успеет улизнуть! И способ найдет и выберет подходящий случай… Непременно! Осман Ферраджи хорошо сделал, что предложил ей кофе…
Глава 7
Прежде всего отыскался мэтр Савари. Это был верный знак, что небеса не забыли о ней.
Караван-сарай, где марокканцы вкушали от щедрот алжирского гостеприимства, являл собой обширное строение, превосходившее размерами невольничий рынок в Кандии, и также располагал гостиницей и складами. Тот же общий план: четырехугольник, как рама картины, имевший по периметру два этажа комнат, выходящих на большой внутренний двор с колоннадой, в свою очередь окружавшей двор-садик с тремя фонтанчиками, олеандрами, лимонными и апельсинными деревьями. Войти туда можно было только через единственные ворота, охраняемые отрядом стражи. Ни одно окно не выходило на улицу. Снаружи все стены были глухими, крыши – плоскими, с галерейкой по внутреннему краю и зубчатой стеной с бойницами – по внешнему. У бойниц тоже постоянно находилась стража.
Сорок – пятьдесят комнат сего импозантного сооружения, настоящей крепости в самом сердце города,
