– чувствует себя уверенно в гуще любых приключений и даже катастроф. У мужского сердца жесткая оболочка. Мало есть на свете такого, от чего оно не могло бы оправиться.
У женщин сердца более ранимы – даже у тех из них, которые умеют мужественно переносить невзгоды и страхи. Смерть любви или смерть ребенка может навсегда погасить в них радость жизни.
Странные существа женщины – одновременно уязвимые и жестокие. Жестокие, когда лгут и еще более жестокие, когда говорят искренне. Как Анжелика вчера, когда бросила ему в лицо: «Я вас ненавижу… Лучше бы вы умерли».
Глава 16
Всему виной эта рыжая девочка. По правде сказать, необыкновенная маленькая особа и очень напоминает мать лицом и улыбкой. Правда, рот у нее больше и не так безупречно очерчен, но в изгибе и выразительности губ столько сходства, что несмотря на ее рыжую шевелюру и маленькие раскосые черные глаза (а у матери они огромные и ясные, словно вода источника) – сомнений быть не может: это дочь Анжелики.
Плоть от ее плоти – и от плоти другого мужчины. Мужчины, которого Анжелика, вздыхая от страсти, приняла в свои объятия с таким же восторженным и томным лицом, какое она, сама того не подозревая, явила ему в тот первый вечер на «Голдсборо».
Стоя за портьерой, он видел, как она проснулась и тут же склонилась к ребенку. Его тогда обожгла ревность, потому что в свете заходящего солнца он увидел, что она куда красивее, чем он думал, и еще потому, что спросил себя, черты какого любовника старается она отыскать в лице спящей девочки? И хотя до этого он собирался подойти к ней и снять маску, сейчас он не мог сдвинуться с места, ибо между ними встала стена.
Он слышал, как она шепчет нежные слова, как тихо и страстно разговаривает с ребенком. Никогда она не вела себя так с Флоримоном, его сыном… И он дал ей уйти, так и не показавшись.
Когда, вновь надев маску и взяв секстант, Жоффрей де Пейрак вышел на трап, он сразу же увидел, что протестанты уже закончили свое молитвенное собрание и покинули верхнюю палубу. Он ощутил облегчение и в то же время – разочарование. Затем, запахнув плащ, собрался подняться на капитанский мостик, чтобы с помощью секстанта определить координаты судна, но тут его заинтриговало поведение мавра Абдуллы.
Слуга-марокканец, который последние десять лет следовал за ним, как тень, сообразовывая все свои действия с его желаниями, сейчас, казалось, вовсе не замечал его присутствия.
Он опирался на позолоченные деревянные перила у застекленных дверей личных апартаментов капитана и смотрел прямо перед собой своими огромными черными глазами. Несмотря на его небрежную позу, Жоффрей де Пейрак, привыкший распознавать душевные движения людей его расы, одновременно пассивных и страстных, догадался, что Абдулла чрезвычайно взволнован. Он чем-то походил на изготовившегося к прыжку зверя; его толстые лиловые губы дрожали на темно-бронзовом лице.
Заметив, что хозяин наблюдает за ним, он, не подавая вида, опустил глаза, расслабился и принял тот бесстрастный вид, который его, сурово муштруя, учили сохранять, когда он состоял в личной охране султана Мулея Исмаила. Один из самых красивых и метких стрелков стражи султана Марокко, он был подарен великому магу Джеффа-эль-Халдуну (так звали графа де Пейрака в Берберии), которого султан Марокко почтил своей дружбой.
Потом он плавал с графом де Пейраком по многим морям. Несколько раз в день он варил своему господину кофе, без которого тот, привыкнув к этому напитку за годы, проведенные в Левантеnote 15, уже не мог обходиться. Абдулла спал у его дверей или на полу, возле его кровати, везде следовал за ним по пятам с заряженным мушкетом и бессчетное множество раз спас жизнь великого мага во время сражений, бурь и заговоров.
– Я провожу тебя, хозяин, – сказал он.
Но ему было не по себе, так как он по опыту знал, что Джеффа-эль-Халдун способен взглядом проникать в его мысли.
И действительно, взгляд хозяина был устремлен туда, куда только что смотрел он сам. Поймет ли Джеффа-эль-Халдун, что он, Абдулла, там видел и что, несмотря на окружающий их холод, зажгло в его крови львиный жар?
– Неужели тебе так не терпится прибыть в Америку, Абдулла? – спросил граф.
– Здесь или там – какая разница, – мрачно пробормотал мавр. – Ля-илляхи-илла-Алла-ва-Мухаммед- расулу-Аллаnote 16…
Вытащив из своей джеллабыnote 17 маленький мешочек, он взял оттуда щепотку какого-то белого вещества и помазал им себе лоб и щеки. Рескатор наблюдал за ним.
– Откуда такая меланхолия, старина, и к чему этот карнавал?
Белые зубы мавра сверкнули в улыбке.
– О, господин, ты очень добр – ты обращаешься со мной, как с равным. Да сохранит меня Аллах от твоей немилости, и если мне суждено погибнуть, я молю его даровать мне смерть от твоей руки. Ибо в Коране сказано: «Если хозяин отрубит голову своему рабу, тот попадет в рай…»
И, просветлев лицом, Абдулла последовал за своим высокочтимым хозяином. Но вместо того, чтобы подняться на мостик, Рескатор спустился на несколько ступенек и по узкому настилу пошел на бак.
Абдулла вздрогнул всем телом. Стало быть, хозяин опять разгадал его мысли. Он следовал за своим господином со смешанным чувством нетерпения и страха перед неизбежным. Ибо теперь он знал – его смерть близка.
Глава 17
На баке протестантские женщины стирали белье. Их белые чепчики походили на стаю чаек, сгрудившихся на узкой полоске берега. Подойдя к ним ближе, Рескатор принялся отвешивать учтивые поклоны госпоже Маниго, госпоже Мерсело, старой деве тетушке Анне, чью эрудицию в области математики он уже успел оценить, кроткой Абигель – она при этом тотчас же залилась краской – и наконец молодым девушкам, которые не осмеливались поднять на него глаза, и выглядели точь-в-точь как смущенные воспитанницы монастырского пансиона.
