может быть, принесу мир…
— Вы можете принести нам много зла, — сказал молодой иезуит напряженным голосом, в котором Анжелике послышалась подлинная тревога. — О, почему, — воскликнул он, — почему вы не воздвигли креста?
— Это знак противоречий.
— Золото было двигателем многих преступлений.
— И крест также, — сказал Пейрак, пристально глядя на него.
Священник резко выпрямился. Он был столь бледен, что солнечные ожоги, покрывавшие его лицо, казалось, кровоточили, как раны, на побелевшей коже. На его тощей шее, выступавшей над белым сборчатым воротником, единственным украшением черного платья, выделялась пульсирующая вена.
— Наконец я услышал ваш символ веры, сударь, — произнес он глухо. — И напрасно вы заявляете о дружеских намерениях по отношению к нам. Все слова, которые я слышал из ваших уст, были проникнуты тем богомерзким мятежным духом, который характеризует посещаемых вами еретиков. Это отказ от внешних знаков набожности, скептическое отношение к истинам откровения, безразличие к торжеству Правды. И вам все равно, будет ли истинный свет божественного Слова вместе с католической Церковью стерт с лица этого мира, и охватит ли души мрак!
Граф поднялся и положил руку на плечо иезуита. Его жест был полон снисходительности и своего рода сочувствия.
— Хорошо, — сказал он. — Теперь слушайте меня, отец мой. И извольте затем точно передать мои слова тому, кто вас послал. Если вы пришли сюда просить не враждовать с вами, помогать вам в случае голода или бедственного состояния, то я сделаю это и уже делал с тех пор, как обосновался в этих местах. Но если вы пришли требовать, чтобы я ушел отсюда с моими гугенотами и пиратами, я отвечу вам «нет»! Я не ваш, я ничей. Я не могу терять времени, и я не считаю полезным переносить в Новый Свет мистические распри Старого.
— Это ваше последнее слово? Их взгляды скрестились.
— Оно, конечно же, не будет последним, — промолвил Пейрак с улыбкой.
— Для нас — да!
Иезуит удалился под тень деревьев.
— Это объявление войны? — спросила Анжелика, подняв глаза на мужа.
— Похоже на то.
Он улыбнулся и ласково потрепал волосы Анжелики.
— Но это пока еще предварительные переговоры.
Напрашивается встреча с отцом д'Оржевалем, и она у меня будет, и потом… Каждый выигранный день — это наша победа. «Голдсборо» должен вернуться из Европы, а из Новой Англии должны подойти хорошо вооруженные небольшие береговые корабли и другие наемники. Если потребуется, я отправлюсь в Квебек со своим флотом. Клянусь, я встречу ближайшую зиму в условиях мира и обладая силой. В конце концов, даже если они пойдут против меня и станут со мной враждовать, то это всего лишь четыре иезуита на территории более обширной, чем королевства Франции и Испании, вместе взятые.
Анжелика опустила голову. Несмотря на оптимизм и успокаивающую логику слов графа де Пейрака, ей казалось, что игра будет разыгрываться там, где цифры, численность оружия и людей имеют мало значения для соотношения тех таинственных и безымянных сил, с которыми им приходилось иметь дело, и которые почти вопреки их желанию стояли за ними.
И она догадывалась, что он чувствует то же самое.
— О, боже мой, почему вы говорили ему все эти глупости? — простонала Анжелика.
— Какие глупости, любовь моя?..
— Эти намеки на маленьких демонов, которых встречают в шахтах, или о теориях какого-то древнего монаха в Праге…
— Я хотел разговаривать с ним на его языке. Это высокий, удивительно одаренный для постижения знаний ум. Наверное, он уже десять раз бакалавр и доктор, овладевший всеми видами теологических и оккультных наук, которым может гордиться наш век. Господи! Что ему надо здесь, в Америке?.. Дикари разделаются с ним.
Пейрак, который был внутренне весел и, во всяком случае, ничуть не взволнован, поднял глаза к темному пологу листвы. Невидимая птица встрепенулась там. Ночь наступила, мягкая, темно-синяя, пронизанная бивуачными огнями. Чей-то голос позвал из-за ветвей, приглашая к ужину.
Затем в наступившей тишине прокричала птица — так близко, что Анжелика вздрогнула.
— Сова, — сказал Жоффрей де Пейрак, — птица колдуний.
— О, дорогой мой, прошу вас! — воскликнула она, обвив руки вокруг него и спрятав лицо в его кожаной куртке. — Вы пугаете меня!
Он слегка улыбнулся и ласково погладил ее шелковистые волосы. Ему хотелось говорить, объяснить сказанные слова, раскрыть смысл беседы, которую он вел с иезуитом. И вдруг он замолчал, поняв, что Анжелика и он сам думали одно и то же в каждый момент этого диалога. Оба знали, что этот визит означал не что иное, как объявление войны. А также, быть может, средство найти для нее предлог.
С удивительным искусством, присущим членам этого ордена, молодой иезуит смог заставить его, де Пейрака, сказать больше, чем тот хотел бы. Нужно было отдать им должное: они умели манипулировать людьми. И обладали другим оружием, особой манерой действий, силу которой граф отнюдь не склонен был недооценивать.
Постепенно настроение графа де Пейрака омрачилось. И неясным образом у него возникло беспокойство именно за нее, Анжелику.
Он теснее прижал ее к себе. Каждый день, каждый вечер он испытывал это желание держать ее, обняв, возле себя, чтобы убедиться: она здесь, и ничто не угрожает ей под защитой его рук.
Он хотел говорить, но, опасаясь, что разговор посеет беспокойство в ее душе, предпочел промолчать. И только сказал:
— Нам не хватает маленькой Онорины, не правда ли? Она кивнула головой, испытывая нежность, которую вызвали в ней эти слова. Немного погодя спросила:
— Она в безопасности там, в Вапассу?
— Да, любовь моя, она в безопасности, — ответил он.
Глава 2
Отец де Геранд ночевал вместе с индейцами и отказался разделить еду белых, когда его пригласили.
Он уехал на заре, не попрощавшись, что для человека его воспитания означало высшую степень презрения.
Анжелика была единственной, кто видел, как по другую сторону залива он выносил свои вещи на песок. Несколько индейцев лениво бродили вокруг вытащенных на берег челнов. К вершинам деревьев поднимался утренний туман, достаточно прозрачный, чтобы можно было различить силуэты и отражения их в воде. Обильная роса начинала блестеть в ясном свете. Невидимое еще солнце пыталось победить ночной туман.
Анжелика спала мало. Палатка, укрывавшая их, была не лишена комфорта. Подстилка из еловых веток, покрытая шкурами, на которых она лежала, была не очень мягкой, но ей приходилось спать и на более жестком ложе. Вечер оставил в ней тяжелое чувство.
Теперь, наслаждаясь свежестью утренней зари, она расчесывала свои длинные волосы перед маленьким зеркалом, укрепленным на ветке, говоря себе: нужно найти какой-либо повод, чтобы смягчить этого иезуита, ослабить струны его сердца, натянутые, как тетива боевого лука.
Она увидела его, поглощенного приготовлениями к отъезду. И, немного поколебавшись, отложила в сторону щетку и гребень, встряхнула головой, разбросав волосы по плечам.
Во время вчерашней беседы один вопрос вертелся у нее на языке, и она не нашла случая задать его, слушая тот обмен сдержанными, загадочными и подчас опасными фразами.
Но этот вопрос сильно занимал ее.
Анжелика решилась.
Подобрав юбку, чтобы не задеть золу костров и сальные котелки на стоянке, она пробралась среди
