затрясло. Она француженка. Ждала его на косе Макуа. Глаза у нее, как родниковая вода, волосы, как луч солнца… В ту ночь именно она помогла мне бежать. Днем Золотая Борода распорядился выдать матросам по три кружки рома, чтобы отпраздновать событие… Сам же он…
Курт Риц запрокинул голову назад и беззвучно засмеялся. Затем он опрокинул в горло еще одну кружку вина и продолжил свой рассказ:
— Так вот… Кто бы мог подумать… Он обезумел от любви… Сквозь щели моей каморки я видел, как он вел ее на корму корабля. Он держал ее за руку и смотрел, неотрывно смотрел ей в лицо.
Хмель все сильнее ударял ему в голову, и он разглагольствовал, не замечая их молчания, не видя, что они застыли, как свечи, в неясном свете, что никто не улыбается, что лица их окаменели.
Раздался отрывистый голос графа:
— Имя этой женщины?
Голос графа прозвучал, как из ваты, глухо и отдаленно. Все присутствующие готовы были провалиться сквозь землю. Курт Риц тряхнул головой.
— Не знаю! Знаю только, что она француженка… И красавица, это точно! И еще, что Золотая Борода прилип к ней всей кожей насмерть…Я ВИДЕЛ ИХ… Ночью в кают-компании, через окошко кормовой башни… Окошко было открыто… Я уже был на корме и рискнул заглянуть… На столе стояла свеча и освещала их… Голая женщина в объятиях Золотой Бороды… Тело богини… Волосы до плеч… На солнце она казалась блондинкой, но тут я увидел, что волосы ее были как из лунного света… Россыпь бледного золота… Волосы феи… В этой женщине есть нечто такое, чего нет ни у одной другой… Что-то.., сказочное… Понятно, почему пират потерял голову… Я не решился прыгнуть в воду оттуда, испугался приоткрытого окна. Некоторые люди сохраняют чуткий слух даже в момент любви… А Золотая Борода — это такой командир, который всегда начеку… Поэтому я выждал немного еще…
Он все говорил и говорил. Опьянев, он не замечал гнетущей тишины, не ощущал ничего тревожного в том, что ему давали все сказать, описывать подробности любовной сцены.
— Откуда же она, эта женщина?
— Понятия не имею. В общем, они встретились… Ее имя… Погодите, кажется, вспоминаю. Я слышал, слышал, как лаская ее, он говорил: «Анжелика! Анжелика!». Ей подходит это имя…
Наступило зловещее молчание.
И тут алебарда выпала из рук Курта Рица, а сам он, немного протрезвев, отшатнулся назад и прислонился к стене. Лицо его побледнело, выпученные глаза в панике уставились на Пейрака.
— Не убивайте меня, господин граф!
Никто не двигался. Граф де Пейрак также сохранял полную неподвижность, но в его мрачном взгляде бывалый солдат прочитал свой приговор. Протрезвев окончательно, но все еще ничего не понимая, он смотрел на де Пейрака, и ощущение смертельной опасности все больше охватывало его.
Каким-то внутренним чутьем он уловил, что все участники этой непонятной для него сцены, все те, кто стояли как привидения в могильной тишине, все вместе и каждый в отдельности предпочли бы быть глухими, немыми, слепыми, погребенными на шесть футов под землей, лишь бы не переживать то, что происходило в это мгновение здесь, за закрытыми дверями этого зала.
— Что случилось, господа? — простонал он. — Что я сказал?
— Ничего.
Это «ничего» упало из уст Пейрака, как нож гильотины.
— Ровно ничего, в чем вы могли бы себя упрекнуть, Риц… Идите… Теперь идите, вы нуждаетесь в отдыхе… Через несколько дней вы должны присоединиться к нашим людям в Аппалачах, в форте Вапассу…
Шатающейся походкой швейцарец дошел до двери. Когда он вышел, за ним молча последовали другие, низким поклоном прощаясь с правителем Голдсборо, как если бы перед ними был сам король.
Выйдя наружу и надев на головы свои шляпы, все они, не вступая в разговор, отправились по домам, и только Жиль Ванерек отвел в сторону д'Урвилля и попросил его:
«Объясните мне…»
Глава 19
Жоффрей де Пейрак повернулся к Хуану Фернандесу:
— Позови ко мне Жана Ле Куеннека!
Когда Жан вошел в зал совета, граф уже был один. Склонившись над развернутой картой, он, казалось, внимательно ее изучал.
Лицо его было наполовину закрыто густой шевелюрой, чуть посеребренной на висках, глаза опущены вниз к карте.
Но когда он выпрямился и взглянул на Жана, тот сразу почувствовал, как холодная змея тревоги свилась в клубок у него в груди.
«Что же с ним происходит? Что случилось с моим господином? Болезнь? Рана?.. Да, похоже, рана души… Рана смертельная…» — пронеслось у него в голове.
Жоффрей де Пейрак обошел стол и приблизился к бретонцу таким твердым и спокойным шагом, что тот опять засомневался.
«Нет, все в порядке… Я не должен давать волю своему воображению…»
Жоффрей де Пейрак пристально смотрел на него. Жан был среднего роста, ему по плечо. Он был хорошо сложен, на лице его были написаны живость и отвага. Выглядел он моложе своих тридцати лет. Характер его закалился в бесчисленных испытаниях, он умел быть при необходимости скрытным, но Для графа де Пейрака не было секретов на его лице, он читал на нем, как в открытой книге.
— А теперь, Жан, — тихо сказал он, — скажи мне все, что ты не осмеливаешься говорить.
Бретонец побледнел. Он с ужасом осознал, что уклониться ему не удастся. Он знал, с какой настойчивостью Жоффрей де Пейрак шел к поставленной цели, особенно, когда он нуждался в подтверждении своих дьявольских прозрений ясновидца. Тогда он уподоблялся охотнику, неумолимо преследующему свою жертву.
— Что ты хочешь скрыть от меня? Ты думаешь, я не вижу смущения в твоих глазах? Скажи мне все, что было. Где ты оставил графиню? На косе Макуа?.. Что могло так поразить тебя?..
— Но я не… — Жан сделал беспомощный жест рукой, — я все сказал вам, монсеньор.
— Отвечай, это было там?
— Да, — ответил, опустив голову, бедный бретонец. Он спрятал лицо в ладонях.
— Что ты видел? Когда? Перед тем, как убежал?..
— Нет, — не поднимая головы, отвечал Ле Куеннек.
— Так когда же? После побега? Ты мне говорил, что сначала ты бежал, а потом обернулся и что-то увидел… Так все было? Увидел что-то странное, невероятное…
Как он мог угадать?.. Точно дьявол.
Жан был почти без сознания.
— Так что ты видел? — настаивал безжалостный голос. — Что видел, когда обернулся к тому месту на побережье, где ты ее оставил?
Страшная рука схватила Жана за затылок и начала сжимать, как тиски.
— Говори, — негромко, но с угрозой произнес граф. Заметив, что молодой человек весь посинел и начал задыхаться, граф разжал пальцы, немного приходя в себя.
Затем он сказал мягким, вкрадчивым голосом:
— Говори, сын мой… Я очень прошу тебя!
Эти слова сломили Жана. Он упал на колени, цепляясь за камзол Жоффрея де Пейрака, как заблудившийся слепой.
— Простите меня, монсеньор. Простите меня!
— Говори…
— Да, я бежал, продолжал бежать… А начал я бежать, когда Золотая Борода подходил к берегу. Я использовал момент, когда все взоры были обращены на него. Так мне посоветовала графиня… Я бежал, бежал, а потом решил взглянуть, нет ли за мной погони, и обернулся в сторону берега…
Его глаза страдальчески смотрели на Пейрака.
— Он держал ее в своих объятиях! — выкрикнул он, вцепившись в графа, как человек, которого бьют,
