Но в этом случае зачем Уттаке бросил его на пороге? Почему он отдал его живым?
Чтобы следовать какому непонятному закону? Чтобы его прикончить? Чтобы его, быть может, съели эти несчастные создания, запертые в старом форте Вапассу?
Он что, этого добивался? Спазм сжал ее внутренности. Желудок превратился в горящую дыру. Она почувствовала приступ тошноты и зажала рот рукой. Еда, мясо, горячий бульон!.. Спасение! Жизнь!
Она побежала к двери, чтобы изгнать ужасные видения; ее бешенство и возмущение возродили силы, и она вновь отворила дверь.
Она выбежала на улицу, крича изо всех сил:
– Вернитесь! Вернитесь, индейцы! Вернитесь!..
Буря обрушилась на нее тысячью змей, хлестающих по лицу своими ледяными хвостами. Она не отступила. Она кричала:
– Вернитесь! Вернитесь! Могавки!.. Вы не имеете права!.. Вы не имеете право делать это!..
Она смешивала французские и индейские слова.
Слышали ли они ее, дикие и обнаженные, спрятавшись за снежными горами?..
– Вы предали меня, индейцы! Вы меня предали! Индейцы-ирокезы, вы убили меня! Из-за вас я умираю!..
Она упала без сознания глубокий мягкий снег, который намело возле двери.
Мысль о детях возродила ее. Ей показалось, что она видит возле себя три маленьких силуэта в смертельном вихре, которые плакали и звали ее. Испугавшись, она поднялась. «Они замерзнут насмерть!»
Ее распростертые руки схватили пустоту, и она поняла, что стала на сей раз жертвой галлюцинации.
Однако, вернувшись внутрь, она была уверена, что они проснулись и, не найдя ее, пошли на поиски.
Чуть не падая от усталости, она прошла в спальню и увидела, что все трое мирно спят на кровати.
Успокоившись, она вернулась в прихожую, чтобы закрыть дверь. Она почему-то не чувствовала усталости. Ее страх был так велик, она так опасалась послужить причиной смерти детей, что все остальное не имело значения.
Чувство вины ее мучало.
Как она осмелилась дать волю нервам?..
На запирание двери она истратила последние силы.
Снег проник внутрь и образовывал на полу большой сугроб, но это было неважно, потому что дом снова был заперт. Ужасы зимы напрасно стучались в дверь, она должна выдержать.
Возвратившись в комнату, она чувствовала, что готова упасть в обморок.
Она избежала худшего!..
Она долго смотрела на детей, и ей казалось, что их щеки порозовели. Может быть, так действовал отвар семян и лишайника, который она дала им перед сном? Она разогрела остатки и с наслаждением выпила микстуру. Как это было хорошо! Больше ничего не надо!
Она решила пойти отдохнуть, потом уже нужно будет принимать решение. Она заснула, проснулась, вздрогнув, подбросила в огонь дров, потом скользнула под шкуры, к детям, в большую теплую кровать.
Она снова заснула. Она была счастлива.
Ее пробуждение поставило ее между смутными образами сна и реальностью, в которой нужно было действовать.
Ее тело было слабым, но отдохнувшим.
Мысль о детях вырвала ее из состояния забытья, которое рождало мягкое головокружение и лишало сил. Встав, она всматривалась в их лица, опасаясь, что не различит их дыхания.
Но они спали, по-прежнему мирно и спокойно. Она забеспокоилась. Они спят слишком долго. Нужно их будить.
Но они попросят еды.
Она вспомнила. Она хотела выйти во что бы то ни стало на охоту. Словно погружаясь в ночной океан, она вспомнила, что был стук в дверь, что у порога лежал мешок с едой, что… это была не еда… Нет! Она не хотела знать! Она спала! Это ей приснилось!
Там был мертвец, и он был жив.
«Я спала!»
Она успокаивала себя: «Я спала».
Царило великое спокойствие. В форте и снаружи. Буря утихла. Снег залепил окна, но сквозь него она различила свет солнца.
Спала ли я?
Она смотрела на свои руки, истерзанные льдом. Каждая деталь ее вчерашнего вечера, возникая в памяти, вызывала приступ тошноты.
Ее расстройство, ее безумие, ее гнев против Уттаке, ее крики, черная пасть ночи, мешок… И большое
