– Довольно!
Господин Берн заткнул уши.
– Я вам запрещаю, вы слышите?! Я вам запрещаю цитировать мне Библию.
– Хорошо. Я замолчу. Но и вас я поправлю. Библия и Евангелие составляют часть Священного Писания, которые в равной степени уважаются как католиками, так и протестантами. И я напомню вам, что Бог у нас один – Иисус Христос.
Габриэль Берн сдался:
– Всегда одно и то же. Нужно… Или слушаться вас или… потерять вашу дружбу. Вы переворачиваете, вы разрушаете все! Вы принуждаете нас втискивать жизнь в более узкие рамки, которые сами определяете. Крак! Крак! Но знайте, что однажды я не смогу больше слушаться вас, или моя вера, мои принципы обяжут… обяжут меня… порвать… обяжут меня с вами…
Он неопределенно махнул рукой.
– Добровольно отказаться от дружбы с вами обоими! С вами и с ним. Несмотря на помощь и благодеяния, которыми мы обязаны господину де Пейраку. И вовсе не потому, что это зависит от сердца и души, просто это вопрос принципа.
– Со своей стороны я считаю, что дружба – это не то чувство, которое зависит от принципов и догм.
Когда я кого-нибудь люблю, мне невозможно просто вырвать его из сердца и памяти, и вам известно, что вы занимаете там большое место с давних, давних пор. Господин Берн, я всегда к вашим услугам. Можете меня считать вашей служанкой.
В знак крайнего несогласия он покачал головой.
– Вы обезоруживаете меня.
Он вздохнул.
– Женщины нуждаются в гармонии. Они не могут жить без того, чтобы без конца не согреваться на огне чувств.
Она коснулась его руки.
– Слушаться меня или потерять, говорите вы? Что за мысли! Я знаю вас, вы ловкий человек. Вы все сумеете уладить, не слушаясь и не теряя меня.
Они продолжали путь, держа друг друга под руку.
– Это сирота, – продолжала Анжелика, – бедный мальчик без семьи (он понял, что речь идет о Натанаэле). Он скитается вдоль берегов Америки, где ему не находится места, потому что он одинок, потому что он француз и реформист. С моим братом было то же самое: он был один, он был французом и католиком, но все это кончилось, когда он нашел себе невесту. Этот Натанаэль – такой же изгнанник, как и все мы, он скрывается от смерти, которая преследует его с самого рождения.
Я думаю, что вы одобрите мое решение написать Молину. Он знает все. Он найдет его и выяснит, что стало с его наследством во Франции и как можно доставить оттуда большую его часть.
– Дела французских гугенотов не так уж хороши, если верить письмам.
– Однако существуют законы, которыми нужно уметь оперировать и с их помощью добиваться своего, правда, если это – действующие законы.
– Нужно поговорить с королем, – сказал Берн. – Это должен быть некто, кого монарх выслушает с доверием и на кого мы сможем положиться. Может это будете вы?
Анжелика вздрогнула и ничего не ответила.
«Монарх! – подумала она. – Несчастные! Если они думают, что мое вмешательство перед королем может иметь хоть какой-нибудь вес, то они ошибаются. Кто я такая, изгнанница, слабая женщина… А против меня – сборище иезуитов, фанатиков, которые убеждают короля, Франции, что Нантский эдикт устарел и стал бесполезен. И к тому же – нужно переплыть океан. Возвратиться ко двору. Нет, я еще не готова!..»
Вокруг дома Абигаэль росли малиновые кусты, которые привлекали горлиц. Это были красивые птицы, хрупкие и изящные с бежево-голубым оперением и длинной шеей, чье прерывистое щебетание опьяняло.
Те, кто жили неподалеку от леса, жаловались на них. Абигаэль, которая радовалась всему, их любила. Она говорила, что их пение усыпляло детей лучше, чем колыбельная.
Она с улыбкой смотрела, стоя на пороге, как к дому подходят Анжелика и ее муж.
– Вы не ревнивы, Абигаэль? – крикнула Анжелика.
– Не сегодня. Но я была такой. Когда в Ля Рошели я заметила вас возле него и в первый раз увидела, как он оставил в покое свои конторские книги и взглянул на женщину другими глазами…
– Ну что я говорила, господин Берн?! Разве бы вам досталось такое сокровище, как Абигаэль, останься вы в Ля Рошели? Для этого нужно было переплыть океан и чуть не умереть от раны, нанесенной вам предательской рукой… Иначе она бы не открыла вам своих чувств. Не правда ли?
– Никогда! – призналась Абигаэль. – Тем более, что вы были соперницей, чья красота и шарм обрекали на неудачу все мои надежды. Я была в отчаянии!.. Я была готова лишить себя жизни!..
– Все женщины безумны! – пробормотал Берн, входя в дом с притворно-оскорбленным видом.
Но он покраснел от удовольствия под перекрестным огнем этого ненастоящего спора. Он находил, что не так уж неприятно быть предметом соперничества таких прекрасных дам. Сам не зная почему, он почувствовал себя моложе, чем в те времена, когда не отрывал носа от своих счетов.
– Но мужчины тоже безумны! – признал он, садясь на свое место у очага. (И он притянул к себе руку
