— Давай не будем откладывать. Что скажешь о завтрашнем дне?
— Но ведь завтра ты хоронишь отца?
— Да, но к ленчу все закончится.
— Морис… — Она не стала тратить время на бессмысленные, нарочито многозначительные вопросы, к которым я приготовился.
— То… что там было… Может, я видела привидение, а, Морис? Ведь как мне показалось, оно сразу же исчезло.
На этот раз я был полуготов к ответу.
— Да, я думал над этим. Трудно сказать наверняка, но и встречу с привидением исключить нельзя, тем более, что такое случается. Хотя очень забавно, правда, обнаружить привидение посреди дороги? Я и сам не понимаю.
— Значит… твои слова о деревенском парне понадобились, чтобы просто меня успокоить, да?
— Да, конечно.
— А возможно, и себя самого?
— Не стану спорить.
— Морис… знаешь, что мне больше всего в тебе нравится — твоя честность. — Она поцеловала меня в щеку. — Теперь поезжай. Звони как можно быстрее по поводу нашей встречи с Джойс.
Она бодро побежала вперед, испытывая, видимо, двойное удовлетворение: и от того, что заставила меня признаться в необходимости самому успокоиться, и от того, что снова продемонстрировала свое превосходство, углядев привидение, которого мне лицезреть не удалось (правда, как ни странно, последним соображением она со мной не поделилась). Неужели она всерьез решила, что видела призрак? И какие мысли придут ей в голову, когда Джек при случае расскажет о моих признаниях по поводу привидений? Не беда, поживем — увидим; теперь же я окончательно выдохся и, направляясь от гаража к дому, шатался, словно пьяный (хотя в данный момент был трезв, как стеклышко).
Я проглотил еще две пилюли, запив их сильно разбавленным шотландским виски, и, закрыв шкатулку в конторе, отправился в постель. Нужно было хорошенько выспаться перед похоронами и теми пикантными развлечениями, которые маячили впереди и к которым, несомненно, прибавится что-то новенькое.
Глава 4. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
— В конце концов, смерть — составная часть жизни. Мы обречены на нее самим фактом своего рождения. Давайте посмотрим правде в глаза, мистер Эллингтон, не исключено, что мы воспринимаем конец нашего жизненного пути чертовски серьезно.
— А разве вы не находите, что мы должны относиться к смерти, как к преддверию иного способа бытия, или как к божьему промыслу, или чему-то еще?
— Господи боже мой, нет. Я вовсе так не думаю. Вовсе нет.
В голосе преподобного Тома Родни Сонненшайна, пастора церкви Святого Иакова в Фархеме, слышались оскорбленные нотки. Хотя сам он ни оскорбленным, ни шокированным не выглядел, потому что у него было одно из тех гладких, сохраняющих мальчишеские черты даже в зрелом возрасте, лиц, которые, думается, даже в минуты гнева или тревоги (если те выдадутся) не способны выразить ничего, кроме легкого раздражения. В церкви или на похоронах, у могилы, полагаю, он вполне мог изобразить возмущение в ответ на откровенно кощунственное поведение каких-нибудь безбожников или действительно от этого физически страдать; но теперь, в баре «Зеленого человека», было наглядно видно, что он просто устал. Я счел странным и, пожалуй, маловероятным знакомство с духовным лицом, которое, пользуясь политической терминологией, находится на левом фланге даже от такого закоренелого атеиста, как я сам. Несомненно, скоро пастора переведут в Лондон, где его приход, в отличие от здешнего, станет оплотом духовного свободомыслия; во всяком случае, встретить его здесь через некоторое время вряд ли удастся.
— «Вовсе нет»? — переспросил я.
— Знаете ли, все эти сказки о бессмертии — не что иное, как способ облегчить смерть. Надо смотреть на это под историческим углом зрения. Наши представление о бессмертии — понятие преходящее. В основных чертах оно было придумано викторианцами, главным образом ранними викторианцами, как нечто, продиктованное чувством вины. Они породили все пороки индустриальной революции и не могли не почувствовать, в какое чудовище в будущем превратится капитализм, поэтому единственным прибежищем от ада на земле, которое они могли вообразить, стала загробная жизнь, где не будет дыма, вони и слез голодных детей. Но сегодня в человеческие головы наконец стало проникать сознание того, что капитализм не обернулся чудовищем, что кровавых ужасов просто-напросто нет, и в новом обществе мы сумеем каждому обеспечить достойную жизнь здесь, на земле, да-да, а идею бессмертия пора отправить на свалку истории вместе с бакенбардами, лордом Гладстоном, Армией спасения и эволюцией.
— Эволюцией?
— Конечно, — сказал пастор, широко улыбаясь и сурово хмурясь одновременно, он раздувал ноздри и часто подмигивал, вероятно, по поводу каждого из предметов, отправленных на свалку.
— Ну, что ж, хорошо… Но я не очень-то понимаю, почему эти ваши викторианцы были такими пламенными поборниками идеи о загробной жизни, если их терзало чувство вины из-за тех безобразий, которые они натворили в жизни земной. Ведь не трудно было догадаться, что, скорее всего, они прямым путем отправятся в ад, а не…
— О, дорогой мой, в этом-то все и дело, судите сами. Они были просто в восторге от ада, ведь он представлялся им чем-то вроде филиала их собственного закрытого учебного заведения, дающего впечатляющий жизненный опыт, единственный, который им доступен. Битье тростью, порка, изнурительная учеба, холодные обливания, разносы, проматывание уроков и — всесильный, вызывающий ужас учитель, постоянно внушающий, что вы кусок дерьма и распущенная тварь. Клянусь, они были вне себя от счастья. Вы, надеюсь, понимаете, что далеко не случайно викторианское время стало великой эпохой мазохизма не только в Англии, но и за ее пределами тоже?
— Конечно, — согласился я, — эпоха мазохизма не может быть случайностью.
— Не может, верно? Эти качества целиком и полностью вытекают из капиталистического образа мышления, из желания испытывать боль, подвергаться наказанию и терпеть нужду, иначе говоря, из самых главных духовных ценностей протестантства. Если хотите иметь репутацию человека передовых убеждений, но не слишком поверхностного, можете спокойно заявить, что бессмертие души выдумано доктором Арнольдом из городка Регби; не очень красиво так отзываться о прежнем кумире, но что поделаешь?
— Как вы можете говорить такие вещи? Разве о бессмертии души не сказано еще в Библии? А сколько боли и наказаний обрушилось на человека в средние века? И не относилась ли к бессмертию всерьез католическая церковь на протяжении всей истории?
— Давайте разберем все ваши возражения по порядку, согласны? В Ветхом завете о бессмертии практически не сказано ничего, а по сравнению с Новым заветом он получил всеобщее признание как более достоверный и лишенный патетики источник. Разве, говоря откровенно, евангельский Иисус не смахивает порой на мягкотелого либерала, пока не воспарит на крыльях довольно слащавых семитских метафор? Что касается средневековья, то все эти ведьмы, раскаленные щипцы и прочее всего-навсего демонстрируют законность истязаний, которым здесь, на земле, подвергались противники веры. Католическая церковь, посудите сами… ведь для нее бессмертие — тот же журавль в небе, разве не ясно? Понимаете ли, я хочу сказать, что она не случайно всегда поддерживала старые реакционные, а вернее, преступные режимы, например, в Испании, Португалии, Ирландии и…
— Да, я знаю страны, которые вы имеете в виду. Мне пока трудно разобраться в ваших суждениях. Но, безусловно, вы сделали необычайно интересный обзор, пастор.
— Хочу вам посоветовать, мистер Эллингтон, хорошенько поразмышляйте над этими вопросами в более подходящее время. Понимаю, не очень-то приятно знакомиться с бесспорными истинами, вписанными в исторический контекст, знаю по собственному опыту.
