Виктора, наряду с другими причинами, вход в «Зеленого человека» собакам был закрыт. Попытка отвести каждому свое место могла обернуться для него слишком тяжелым испытанием.
Отец захлопнул за собой дверь и рассеянно кивнул мне головой. Пожалуй, я похож на него — тот же высокий рост, та же сухощавость, те же темно-рыжие волосы, которые, как живые островки среди седины, еще сохранились у него на голове. Но у меня вместо его внушительного, с высокой спинкой носа и сильных, как у пианиста, рук с широкими ладонями было что-то от матери, менее мужественное.
Безразличие его приветствия было просто слабым отблеском того непривычного недовольства, с которым он сегодня смотрел вокруг, словно приглядываясь к миру. Казалось, сюда зашел чужой человек, жизнь которого была мне непонятна. Его распорядок дня, только в воскресное утро позволявший понежиться в постели, был крайне суров: невзирая на погоду, ровно в десять — поход в деревню, чтобы «посмотреть, что к чему» (хотя, смотри не смотри, в деревне ничего нового не увидишь, во всяком случае, нашим с ним глазом горожанина), покупка в лавке за углом пачки сигарет «Пикадилли» и газеты «Таймс» (которую старик домой не приносил), посещение чайной «Лакомка», где выпивалась чашка кофе с шоколадным бисквитом и прочитывалась от корки до корки газета, а затем ровно в полдень — визит в «Королевскую рать», там полагалось заказать две порции легкого эля «Кураж», поломать голову над кроссвордом и поболтать со «старыми хрычами», хотя о чем шла речь, понять было трудно. Во всяком случае, мне этого сделать не удалось, когда как-то тихим утром, случайно, я сопровождал его на прогулке. Ровно в час пятнадцать — возвращение в «Зеленого человека», холодный ленч у себя в комнате, послеполуденный сон, затем снова кроссворд до победного конца или попытка окончательно его добить, и чтение детективов в газетных приложениях, которые я привозил ему из Ройстона или Больдока. Где-то между шестью и шестью тридцатью — здесь дозволялась маленькая вольность — он появлялся в гостиной, подготовившись принять до обеда первую из двух порций виски и, как я могу предположить, настроившись на беседу, потому что он никогда ничего с собой не приносил, даже кроссвордов. Но и Джойс, и Эми, и я были заняты своими делами, более важными для нас, чем болтовня со стариком, и он опять просил прислать ему вечернюю газету, как сегодня вечером, или просто глазел на стены. Когда я изредка к нему заглядывал и находил его в таком состоянии, мне становилось не по себе: я не мог заставить его читать, усадить за расшифровку акростихов, приказать учить латынь, делать чертежи механизмов, а он сам, по его собственному выражению, скорее бы нафаршировал череп кабачками вместо мозгов, чем стал бы смотреть телевизор.
Сейчас он оглядывал столовую еще более хмуро, чем обычно, стараясь, вероятно, понять, что же в окружающей обстановке вызывает у него самые неприятные ощущения. Его взгляд упал на обеденный стол, и он обвел его глазами.
— Гости, — сказал он тоном, далеким от доброжелательности.
— Да, у нас Джек и Даяна Мейбари. Фактически они уже…
— Знаю, знаю, ты говорил мне утром. Петух да и только, правда? Оригинальничает. Все эти его замашки — «я самый ответственный и квалифицированный главный практикующий врач в нашей проклятой округе, я лучший друг всех и каждого, что ни возьми — все я». Знаешь, Морис, что-то он мне не по душе. Самому хотелось бы относиться к нему иначе, ведь ничего, кроме добра, я от него не видел, как от врача, конечно. Здесь его ни в чем нельзя упрекнуть. Но как человека я его все-таки недолюбливаю. Уже одно то, как он обращается с женой. Знаешь, чувств между ними нет и в помине. Да это и понятно. Что за манеры у этой дамочки — уставится на вас, как на чудо-юдо, будто вам чего-то не хватает, не то ноги, не то руки. Ладно, в моем возрасте на другое отношение трудно надеяться, но она ведет себя так со всеми. Конечно, ей нельзя отказать в привлекательности. А ты-то, случаем, не?..
— Нет, — сказал я, почувствовав острое желание выпить. — Ничего подобного.
— Вижу я, как ты на нее смотришь. Ты ведь дрянной мальчишка, Морис.
— Смотрю себе и смотрю, без всякой дурной мысли.
— Кто бы говорил, скверный ты мальчишка. Хочешь мой совет — не прикасайся к ней ни в коем случае. Из-за этой стервозы ты можешь нарваться на такие неприятности, которых она просто не стоит. Женщина не только в постели может пригодиться. Как раз вспомнил — я собирался поговорить с тобой о Джойс. Она несчастна, Морис. О, я вовсе не хочу сказать, что она вызывает жалость, ничего подобного, она с головой окунулась в хозяйство — тебе очень повезло в этом. Но счастливой ее все-таки назвать нельзя. Думается мне, она считает, что ты бы никогда на ней не женился, если бы не нужна была мать для маленькой Эми. И здесь не все ладно, потому что ты бросил дочь на ее руки вместо того, чтобы помочь и заняться девочкой вместе с нею. Она молодая женщина, Морис. Я знаю, что у тебя дел по горло и человек ты добросовестный. Но это не оправдание. Вот хоть сегодня утром. Какой-то дурень закатил скандал из-за того, что Магдалена плеснула капельку чаю ему в мармелад, вот и вся беда, черт побери. Джойс уладила дело, а потом сказала мне…
Он замолк, когда его ухо, в ту же секунду, что и мое, уловило стук наружной двери, ведущей в жилую часть дома. Затем, услышав знакомые голоса, он поднялся со стула возле стола, чтобы, как только откроется дверь, быть на ногах.
— Потом доскажу, — шепнул он.
Чета Мейбари вместе с Джойс вошла в столовую. Я направился к буфету посмотреть, достаточно ли вина к обеду, и заметил, что Даяна последовала за мной. Джек, как всегда, проявлял к отцу легкую снисходительность, так как, по его мнению, неразумно ожидать, чтобы в семьдесят девять лет человек сохранил безупречную физическую форму. Джойс осталась с ними.
— Итак, Морис, — то ли спросила, то ли констатировала Даяна, умудрившись превратить пару слов в образцовый пример сверхъестественно точного произношения. Уже одним только тоном она давала понять, что без всяких усилий сумеет поднять вас на такой уровень, где пустая болтовня станет просто неуместной.
— Да, Даяна.
— Морис… вы не возражаете, если я задам вам вопрос?
В этих словах, как в миниатюре, предстала вся Даяна — любуйтесь. У меня возникло искушение ответить — и ответ был бы недалек от истины:
— Возражаю, клянусь богом, если вы, действительно, хотите узнать слишком много.
Но я заметил, что вместо ответа уставился в глубокий вырез ее змеино-зеленого платья, который тоже демонстрировал Даяну — любуйтесь, — и промычал что-то нечленораздельное.
— Морис… почему у вас всегда такой вид, будто за вами гонятся? Почему вы чувствуете себя таким затравленным?
Она говорила так четко, словно помогала мне вести счет ее слов.
— Я? Затравленный? Что вы имеете в виду? По-моему, никто за мной не гонится.
— Тогда почему у вас такой вид, будто все время вы ищете от чего-то спасения?
— Спасения? Но от чего? Если от подоходного налога, векселей, которым подходит срок в будущем месяце, от приближающейся старости и тому подобных вещей, то мы все…
— От чего вы хотите избавиться?
Снова стараясь сдержаться, чтобы не ответить резкостью, я посмотрел через ее плечо — такое гладкое и загорелое. Джек и отец говорили оба одновременно, а Джойс старалась выслушать каждого. Понизив голос, я произнес:
— Скажу вам в другой раз. Например, завтра во второй половине дня. Буду ждать вас за поворотом в половине четвертого.
— Морис…
— Да? — почти процедил я сквозь зубы.
— Морис, почему вы так невероятно настойчивы? Что вам от меня нужно?
Я почувствовал, как из кожи на груди выступила капля пота.
— Причина моей настойчивости в том, чего я от вас добиваюсь, и если вы не догадываетесь, что же это такое, могу в ближайшее время все показать наглядно. Так придете туда завтра?
Именно в этот момент Джойс позвала к столу.
— Давайте начинать? Вы все, должно быть, очень проголодались, обо мне и говорить нечего.
Не скрывая торжества, что представился случай не отвечать на мой вопрос якобы на законных основаниях, Даяна отошла. Я откупорил пинту «Вортингтон Вайт Шилд» для отца, захватил одну из бутылок
