носки. Сел на закругленный камень бортика и свесил ноги в воду, прямо в брюках. Тут хлопнула сетчатая дверь и вышла мать.
На ней был привезенный из Франции купальный костюм из двух частей под названием «бикини». Фиолетовая ткань едва прикрывала грудь. На виду были вертлюги и интимные места ляжек. Она постояла минуту, заправляя локоны под белую резиновую шапочку. Потом спустилась на траву, прошла по плитам — не спеша, по этим горячим плоским камням — и окунулась в воду.
Оба видели ее. Эдди перестал скакать. Он смотрел, как Лотта плывет к нему брассом, — голова и голые плечи ее высовывались из воды, ноги выбрасывались в стороны и сжимались, ягодицы приподнимались и опускались. Когда она приблизилась, маленький негр забарахтался, как испуганная собачка, а когда подплыла совсем близко — выпрыгнул из воды и встал, дрожа, в собственной луже. А Мартин неуклонно скользил от одного края бассейна к другому.
Теперь мать оттолкнулась от стенки на мелком краю и поплыла на спине. Ее лицо, грудь и колени островками торчали над водой. Ступни взбивали воду, как винт. Мартин ждал на середине. Он шел по дну, пока она не поравнялась с ним, и тогда поплыл рядом, работая руками с ней в такт. Они были как два пловца из фильмов с Эстер Уильямс[78]. Но Лотта не улыбалась в камеру. Она ни разу не повернула головы к плывущему рядом. Коснувшись стенки, она поплыла обратно кролем. Черный человек двигался рядом. Они забирали воздух лицом друг к другу, одновременно открывая рты. Проплыв всю длину, они разом оттолкнулись от кафеля. Теперь Лотта плыла на боку. Мартин тоже. Их разделяли какие-нибудь сантиметры. Они вполне могли стукаться коленями. Ее груди под узенькой материей могли касаться его голой груди. Они плыли медленно, продвигаясь толчками, и наконец достигли бортика. Здесь мать нырнула и вынырнула с фонтаном брызг. Вода разлетелась от блестящей шапочки, как свет от электрической лампы. Мартин ждал ее на поверхности; с головы у него текло.
— Что вы делаете в моем бассейне? — спросила мать так, как будто впервые его увидела. И сразу поплыла к мелкому концу.
Мартин остался на месте. Он полежал на спине, потом перевернулся на бок. Эдди побежал к нему. Мартин ворочался, погружался и всплывал, ворочался, как кит, попавший под судно. Эдди подал ему руку. Мартин потянулся к ней, но не достал. Он хватал ртом воздух. Потом, должно быть почувствовав, что Лотта плывет к нему, выбросился из воды и поймал руку. Эдди, натужась, вытянул товарища на сушу. Они пошли вдоль бортика ко мне. Трусы на большом негре уже не были белыми, уже не сияли. Мокрая ткань сливалась с телом, спрятанным под ней.
Перед тем как спуститься под дом, рабочие оделись. Я натянул носки и туфли и полез за ними. Лампа висела на проводе, перекинутом через трубу. Негры уселись под ней на корточки. Но инструментов не трогали. Оба неотрывно смотрели туда, где остановился я под их взглядом. Ни тот ни другой не произнесли ни слова. Сердце у меня сильно забилось, и я не понимал почему.
Когда я подполз к ним, Эдди выключил лампу. Мы лежали в полной темноте. Теперь кровь стучала у меня в ушах так громко, что они наверняка должны были это слышать. Мартин позади меня сказал:
— Давай.
Я услышал, как Эдди, лежавший передо мной, сделал глубокий вдох. Он сказал:
— Ты еврей, так?
Я лежал на левом боку. Казалось, что земля вздымается подо мной, так же, как это было во время землетрясения.
— Да, — ответил я. — Думаю, да.
— Ты знаешь, Мартин был на войне. Он видел много плохого. Он не любит про это говорить. А самое плохое — то, что было с твоим народом.
Я почувствовал облегчение.
— Да, я знаю, что немцы делали с евреями. Я видел снимки в журнале «Лайф». Это было ужасно. Они даже детей не жалели. Они…
— Замолчи! — приказал Эдди. — Ничего ты не знаешь. Я не про картинки журнальные говорю.
В эту секунду я ощутил, что на мое бедро легла огромная ладонь Мартина. Я подумал, что сейчас задохнусь от жары, темноты, недостатка воздуха. Когда великан наконец заговорил, рот его был так близко, что я затылком ощущал его дыхание.
— То, что я видел, поломало меня.
Ловким движением двух пальцев он расстегнул пряжку моего ремня. Эдди продолжил его рассказ.
— Это был лагерь, знаешь? Он видел ходячие скелеты. Кости ходячие. Мертвых не отличить от живых.
Пока он говорил, громадная рука зацепила мои брюки за пояс и спустила их. Потом концы пальцев дотронулись до трусов и скользнули внутрь. Меня поразил контраст между размерами руки — она могла принадлежать колоссу, могла быть лапой могучего Кинг-Конга — и тем, как легко толстые подушечки пальцев двигались по моему гладкому безволосому животу.
— И вот что было, — продолжал Эдди. — Вот что порвет тебе душу. В углу поля, за проволокой была как бы гора. Понимаешь, человеческого кала. Все говно евреев. Мартину велели идти туда. Такой был приказ. И что же он увидел? Что же он увидел, молодой человек!
Рука Мартина сомкнулась на моем пенисе. Он держал его пальцами. Его горячее дыхание шевелило волосы у меня на затылке. Жар его тела обдавал мне спину сквозь рубашку. Мы были близко друг к другу, как мать с ним в бассейне.
— Евреи там были живые евреи; я бы сказал, живые мертвецы. Они лазили по этой горе. Они рылись в говне. Искали… уж не знаю что. Может, зерен кукурузных непереваренных, или семян, или хлебной корки. Несчастные люди. Умирали с голоду. Так им хотелось есть.
Я не знал, верить ли Эдди. История выглядела как-то неправильно. Такое могло бы происходить где- нибудь в Индии или Китае. Но если это правда? Если людей довели до того, что они рылись в своих испражнениях? Меня охватила жалость — и к ним, конечно, к этим несчастным, но еще больше к Мартину, которому пришлось такое наблюдать.
— Правильно, — прошептал у меня за спиной черный великан. — Вот так.
Я понял, что он имеет в виду мой пенис, который стал горячим и твердым, словно внутри была кость. «Вскочил» — так выразились мои друзья. «Вскочил».
— Эй, братец! Где ты? Я тебя не вижу! Я хочу играть!
Бартон! Под домом! Он был не дальше, чем в семи-восьми метрах. Я дернулся вперед. Стал возиться с застежкой брюк.
— Где вы все? Прячетесь от меня? Хватит! Я вам что-то покажу. Никогда не догадаетесь. Ни за что! Тут темно. Почему вы прячетесь?
Эдди включил лампу. Мартин отодвинулся от меня и лег ничком. Я застегнул пряжку.
— Сюда, Барти. Мы здесь.
Я увидел двигавшуюся из темноты голову в ореоле. Он подполз к нам. Лицо у него разрумянилось. Между бровей вспух валик. Сами глаза блестели так, как будто в них накапали жидкость. Лампа освещала что-то полосатое у него в руке.
— Видишь? Они мои. Артур мне их купил. На свои деньги. Но ты можешь поиграть с ними. Можешь подержать, если хочешь.
Он вытянул руку и показал нам пакет с водой. Внутри неподвижно стояли три золотые рыбки — не плавали, даже плавниками не шевелили: просто сбились в кучку, совсем как люди, если бы что-то угрожало их жизни.
В ту ночь я лежал в постели и слушал, как идут выборы по стране. Трумэн, как и предсказывали, был обречен. Мы сделали шаг назад, уступили власть плутократам. Пострадает здоровье бедных. Рабочий человек будет трудиться впустую. Негры останутся гражданами второго сорта. Я выключил радио. Погасил лампу на тумбочке. По стенам скользили волшебные голубые отсветы бассейна. Снизу доносился шум вечеринки, устроенной матерью. Он был тише обычного — конечно, из-за плохих перспектив президента.
