Как это может быть? Он смеется!
— Твоя мама на нас сердится? — спросил Мариан.
— Откуда ты взял? — поспешно возразила девочка. — Но только…
— Ты почему вчера на остров не пришла? — прервал ее Юлек, но не стал дожидаться ответа. — Уля просит, чтоб ты пришла к ней, она там, кажется, уборку затеяла. В общем, велела тебе прийти.
Вишенка ничего не понимала, кроме одного: мальчишки на нее не сердятся. У нее камень свалился с сердца. Юлек меж тем продолжал трещать:
— Зенек вернется только к вечеру. Представляешь, он пошел на работу в пять утра! Мы с ним уже договорились и тоже с ним пойдем, я и Мариан, будем ему помогать, но только завтра. А сегодня мы пойдем его встречать, а то вдруг Виктор…
— Стой! — изумленно прервала Вишенка. — Так, значит, Зенек все еще на острове?
— Вот тебе и на! — с состраданием воскликнул Юлек. — Она ничего не знает!
Через минуту Вишенка знала уже все. И что Улин отец, — кто бы мог подумать! — замечательный человек («Очень хорошо, что твоя мама пошла к нему», — удалось вставить Мариану), и что дядю Зенека уже разыскивают, но Зенеку об этом говорить пока нельзя («Ты ведь не скажешь?» — спросил Мариан), и что они здорово подрались с Виктором, и что милиционер тоже замечательный дядька, а Виктор чуть не лопнул от злости, и что Уля ночевала у пани Цыдзик, а теперь к Уле пришел Дунай и она его кормит, и…
— Успокойся, — остановил наконец Юлека Мариан. — Она сейчас пойдет к Уле, и Уля ей сама все расскажет. Идем домой.
— Ты что, думаешь, я сегодня буду писать диктант? Вот уж не надейся! — воинственно заявил Юлек.
— Почему это ты не будешь?
— Не буду, и все! Не тем голова занята!
У Мариана тоже голова была не тем занята, и настаивал он больше для порядка.
— Пошли лучше на остров за одеялом, — предложил Юлек. И, хотя раньше его ничуть не заботила судьба этого одеяла, он убежденно добавил: — Бабушка спросит, куда мы его дели, и что тогда?
— Ладно, — согласился Мариан.
— Ну, пока! — крикнул Юлек Вишенке.
— Пока, — рассеянно улыбнулась Вишенка.
— Ты что, не пойдешь к Уле? — изумленно крикнул Юлек, видя, что девочка повернула к саду. Со вчерашнего вечера дом доктора представлялся ему самым интересным местом на свете.
— Пойду… потом… попозже.
Обратно Вишенка плелась еле-еле. Она знала, что непослушание не сойдет ей безнаказанно, однако не из-за этого наливались свинцом ее быстрые ноги.
Принесенные мальчишками новости привели ее в полную растерянность. Доктор… этот холодный, суровый человек, с которым боялась заговорить его собственная дочь… Невероятно! В ушах ее еще звучали восторженные возгласы Юлека и сдержанные, но полные уважения слова Мариана. У них были такие сияющие лица, а глаза блестели, как в тот день на шоссе, когда Зенек спас ребенка. Вишенка тоже восторгалась доктором, и тем сильнее разгоралась в ней обида на мать. Не захотела мама поверить Зенеку, и не к ней теперь обращены восхищение и благодарность ребят! А Вишенка так гордилась бы ею, так была бы счастлива! Как тепло становится на сердце, когда кто-нибудь хвалит твоего отца или мать, когда о них говорят, что они добрые, благородные, замечательные люди!
«Мама!» — беспомощно прошептала она, ища утешения у той, которая сама же и была причиной ее страданий. И тут в памяти всплыли слова пани Убыш, на которые вчера она не обратила внимания: «Я помогла бы вам… но ты вела себя так, словно меня и на свете нет!»
«Она помогла бы нам, — думала Вишенка, — непременно помогла бы!» Ах, все пошло бы совершенно иначе, если бы Вишенка доверилась матери! Если б она захотела и сумела убедить ребят, что мать этого доверия заслуживает! Но она об этом не заботилась. А потом взяла и без предупреждения выложила матери все, и мама, конечно, испугалась. Так что не одна мама тут виновата — она, Вишенка, тоже…
Ей почему-то стало легче на душе, и она прибавила шагу. Собственная вина тяготила куда меньше, чем мамина! Вишенка пустилась бегом.
— Где ты была?
— На дороге! Я разговаривала с мальчишками!
— Разве ты забыла… — хмурится пани Убыш.
— Нет, мамочка! — умоляюще прерывает ее Вишенка. Она подбегает к матери, обнимает ее. — Мама, послушай, ты еще ничего не знаешь!
И девочка пересказывает матери все, что сообщил ей Юлек.
— И они… они так радуются! И Юлек, и Мариан, и Уля! Ах, мамочка! — И Вишенка доверчиво, совсем по-детски кладет голову на колени матери.
Пани Убыш сидит не шевелясь и молчит. Наконец Вишенка слышит легкое покашливание. Это у мамы такая привычка— от смущения и растерянности она всегда покашливает.
— Доченька…
— Что, мамочка? — Вишенка поднимает голову и видит, что тонкое, миловидное лицо матери заливается слабым румянцем.
— Доченька… — повторяет мать, стараясь придать своему голосу строгость, но это ей не удается. — Зачем же Уле ночевать у пани Цыдзик? Она ведь может спать у нас.
Вишенка уже давно поняла, как неприятно признаваться в своих ошибках. А взрослым это особенно трудил. Для этого нужно быть очень великодушным человеком!
— Ах, мама! — благодарно шепчет она.
Воскресный полдень. Уля сидит на террасе одна. Зенек пообедал рано и ушел на работу. Доктора тоже нет дома, он уехал в субботу сразу по окончании приема, сказав Уле, что вернется в воскресенье вечером. Эта неожиданная поездка удивила Улю, но расспросить отца она не успела.
Сегодня одиночество не тяготило Улю. Они только что долго гуляли с Вишенкой, скоро приедет отец, вернется Зенек, прибегут мальчишки, а вечер она проведет в уютном доме пани Убыш. Тем временем ей есть чем заняться. Она открыла свою тетрадку и стала писать письмо:
«Мамочка, все в моей жизни переменилось — я теперь люблю папу. Ты ведь не будешь считать, что я изменила тебе? Ты сама велела мне его любить. И я никогда об этом не забывала, но просто я решила, что буду тебя слушаться во всем, кроме этого. Мне хотелось, чтоб он меня любил, а самой чтоб быть равнодушной. Но теперь я знаю, что это было глупо и нехорошо. Папа тоже меня любит. И если бы еще не беспокойство за Зенека, то, мне кажется, я могла бы быть очень счастлива. Иногда становится даже страшно: а вдруг все это только сон? Но я знаю, что это не сон, а все так и есть на самом деле…»
Судьба Зенека действительно беспокоила Улю. На днях отец сказал, что они как будто «напали на след», но пока еще ничего верного. И очень возможно, что Зенеку предстоит все-таки жить не у дяди, а в колонии. Уле не хотелось об этом думать. По тону, каким Зенек допытывался, что это за колония и где она находится, легко было догадаться, что и он смотрит на это дело как на печальную необходимость.
Зенеку было у них хорошо. Он повеселел, стал свободнее разговаривать и двигаться, чаще смеялся, особенно когда отец был с ними. И как грустно будет ему теперь среди чужих людей, в чужих стенах!
Размышления ее прервало тихое, вопросительное ворчание. Перед крыльцом стоял Дунай и, выжидательно глядя на Улю, помахивал пушистым хвостом. Зенек ловко выстриг у него из хвоста все репьи и комки свалявшейся шерсти, а потом выкупал его в реке.
— Дунай! — позвала Уля. Она знала, что сам он в дом не войдет — нужно было каждый раз приглашать его. Только это и напоминало о тех временах, когда он был одиноким, забитым и вечно голодным бродягой.
Дунай вошел и улегся на полу. Улегся удобно, без стеснения. Он знал, что ему это разрешается.
— Дунай! — ласково повторила Уля, довольная приходом собаки. — Старый, славный песик!
Пес, не вставая, дружелюбно застучал хвостом по полу. Уля снова взялась было за письмо, но тут послышались шаги. Она бросила тетрадь в чемодан и побежала к калитке.
— Ну, как дела? — спросил отец и легонько обнял ее за плечи. — Все в порядке?
