девушку. Сама не зная почему, Фернанда чувствует, что перед ней существо высокого полета, хотя она не употребляет этого выражения, да оно и не из ее лексикона. Но в присутствии этого стремительного и непринужденного француза она не испытывает того упоительного трепета, который, по ее мнению, и есть любовь. Не ее вина, если она предпочитает ангелоподобных мужчин, эстетов или Зигфридов, кавалерийским офицерам. Мишель, не привыкший встречать сопротивление со стороны женщин, растерян и раздражен. Но он придумывает план, который приносит ему победу.
— Вы собираетесь провести лето в Германии. Как приятно будет мне вместе с вами открыть страну, которую я плохо знаю... Мы возьмем с собой эту Фрейлейн, о которой вы так часто рассказываете. Надо же соблюдать приличия, если только они не слишком отравляют жизнь...
От этого предложения у Фернанды перехватило дыхание — оно ее пленило. Возвратившись к Жанне, она объявила родным о своей помолвке и о поездке. Во всей этой истории семью Фернанды больше всего коробила национальность Мишеля де К. Помню, каким тоном почти десять лет спустя кузина Луиза, преисполненная патриотизма и меланхолии, воскликнула при мне: «А все-таки жаль, что дочь Фернанды — француженка!». В ту пору до этого еще не дошло. Теобальд, однако, из принципа высказал кое-какие возражения. Жанна не сказала ничего, понимая, что Фернанда все равно поступит по-своему. Фрейлейн пошла укладывать чемоданы.
С этими чемоданами случилось первое за время поездки недоразумение. В минуту рассеянности Фрейлейн отправила их в Кельн малой скоростью. Они прибыли в город лишь накануне отъезда оттуда всей троицы. Но то, что чемоданы запоздали, дало возможность Мишелю преподнести Фернанде кое-какие безделушки, которых ей в эту минуту не хватало, и которые он приобрел для нее в магазинах, торгующих английской кожей и модными парижскими новинками. Фрейлейн воспользовалась остановкой в Дрездене, чтобы зайти в контору фирмы по продаже сельскохозяйственных машин, которую в свое время представлял ее бывший жених. Ей сообщили, что гepp Н. умер в Померании; она заказала обедню за упокой души прохвоста и каждый год до конца своих дней проделывала этот благочестивый ритуал. Мишель и Фернанда, отправившиеся осматривать маленький замок в стиле рококо, ничего не узнали об утрате, понесенной суровой гувернанткой; лет двадцать спустя бывшая горничная Жанны, которой когда-то открылась старая немка, рассказала мне, потешаясь, эту историю.
Мишель и Фернанда купаются в немецком благодушии. Им обоим доставляют удовольствие деревенские праздники, на которых красивые парни танцуют с красивыми девушками, а в Английском саду Мюнхена — невозмутимые бюргеры, перед Китайской башней потягивающие пиво в своей компании. Им понравились мистерии Обермергау16. Мишель убедил Фернанду отказаться от уютных неудобств семейных пансионов, и теперь из окна своего гостиничного номера Фрейлейн, которая вначале отнеслась к г-ну де К. с ворчливым недоверием, а теперь его обожает (он с ней учтив и даже галантен) машет платком вслед отъезжающей в карете необычной парочке, которую старается не обременять своим присутствием, и которая отправляется осматривать городские и окрестные достопримечательности. Как всегда страдая мигренями, Фрейлейн просит мсье и мадемуазель купить ей в аптеке патентованные средства, которые отличаются устрашающими названиями и мольеровской эффективностью; в простоте душевной она вносит в их романтическую комедию необходимый комический элемент.
Оба единодушно восхищаются Людвигом II Баварским; они очарованы ландшафтом, окружающим его замки, но хорошо, что гид, ведущий их из зала в зал, не понимает замечаний, которые француз отпускает насчет консолей в стиле Людовика XIV и кресел в стиле Людовика XV, — поэтический государь обставлял ими некоторые свои покои. Фернанда великодушно замечает, что эти погрешности вкуса даже, пожалуй, трогательны. Они с Мишелем плывут по Штарнбергскому озеру на старом позолоченном пароходике, который когда-то был королевским судном, и вдвоем ищут то место на берегу, откуда заподозренный в безумии Лоэнгрин увлек за собой в пучину смерти толстяка-психиатра в очках и с зонтиком. Однако Фернанда заразилась презрительным отношением Мишеля к некоторым вещам: она уже не смотрит на офицеров, волокущих свои сабли, с почтением, какое ей когда-то внушила Фрейлейн.
К концу лета в Инсбруке задул пронзительный ветер, привезенный сыном г-на де К., которого, несмотря на его шестнадцать лет, все еще зовут Мишелем-маленьким. Отец неосмотрительно пригласил его провести в Тироле с будущей мачехой две недели в промежутке между унылыми каникулами у деда и бабки с материнской стороны и возвращением в один из коллежей Лилля — г-н де К. не знал точно, в какой, поскольку недисциплинированный мальчик часто менял учебные заведения. Ни Мишель, ни Берта никогда не уделяли большого внимания своему сыну. За год с лишком до этого подросток возмутил Мишеля, отказавшись войти в комнату умирающей — если верить его отцу, он провел эти несколько страшных дней на ярмарке у игральных автоматов. В хмуром безразличии сына г-н де К. не распознал последствий обездоленного озлобленного детства, усугубленных тем, что мальчик был постоянным свидетелем подспудного супружеского раздора, который, вероятно, давался ему тяжелее, чем самим его родителям, а ко всему этому под конец еще добавился ужас перед продолжавшейся неделю агонией. Не понял Мишель и того, что в глазах подростка, даже если он не слишком любил мать, сорокасемилетний вдовец, обхаживающий ее заместительницу, может показаться чудовищем, в какой-то мере даже непристойным. Дело еще ухудшила Фернанда тщетными попытками проявлять материнскую заботливость.
Пятьдесят лет спустя мой единокровный брат вкратце описал эти дни, воспоминания о которых тем временем прокисли в нем. Обиды подростка смешиваются в них с предвзятостью зрелого мужчины. Этот любитель генеалогии, посвящавший свой досуг прилежному установлению дат рождений, браков и смерти всех членов семьи, в том числе и Фернанды, утверждает, что Фернанде было в ту пору тридцать пять лет, хотя ей не пришлось дожить до этого возраста. Мы знаем, что Фернанде было тогда двадцать восемь. В глазах подростка взрослые всегда кажутся старше своих лет, а потому нет ничего удивительного, что мальчик мог ошибиться, но характерно, что пятьдесят лет спустя он повторил эту ошибку вопреки датам, которые сам же привел в другом месте Он высмеивает перетянутую талию невесты и ее формы, которые его отец считал соблазнительными, и не замечает того, что судит женщину Прекрасной эпохи с позиций вкусов, требующих от женской фигуры «линии стручка». Фотографии Фернанды, снятые в те годы, демонстрируют то, чего и следовало ждать, — деликатные изгибы силуэта Эллё17. Впрочем, я спрашиваю себя, не наложился ли в памяти пасынка на этот образ будущей мачехи другой, который мы видим на фотографии, снятой за несколько месяцев до моего рождения, очевидно последней, если не считать тех, что очищены смертью. На этом снимке Фернанда кажется вдруг погрузневшей в стесняющем ее дорожном костюме: в таком виде предстала она глазам г-жи Ноэми и моего единокровного брата, когда уезжала из Мон-Нуара, чтобы никогда больше туда не вернуться.
Упрек в том, что лицо у Фернанды было в красных прожилках, вероятно, более справедлив. Судя по рекламе соответствующих патентованных средств в газетах того времени, этот изъян был тогда весьма распространенным. Враждебный взгляд школьника мог разглядеть красноту под слоем рисовой пудры. Однако г-н де К., беспощадный к малейшим физическим недостаткам своих женщин, никогда о ней не упоминал, а это говорит о том, что по крайней мере эта краснота не безобразила Фернанду. Упрек в аффектации также быть может обоснован, ибо в ту эпоху она была делом обычным. И, конечно, поведение особы, которая, восхищаясь понравившимся ей видом, цитировала своих любимых поэтов, должно было показаться аффектированным мальчишке из породы лентяев. Мой сводный брат добавляет, что вскоре с удовлетворением, скрыть которого не может, узнал, что злополучная незнакомка из очень хорошей семьи. Хочется надеяться, что он отметил это задним числом и что шестнадцатилетний подросток еще не питал такого почтения к родовитости.
После отъезда угрюмого юнца, вернувшегося к своим добрым наставникам, Мишель и Фернанда смогли спокойно наслаждаться последними летними днями среди зальцбургских озер. В воздухе уже чувствовалась осень. Что-то заканчивалось: в дальнейшем их путешествия уже никогда не будут овеяны такой свободной фантазией, как эта долгая предсвадебная поездка. Однажды утром, когда под кишечными лучами обычно испаряется туман, в глубине меланхолического Хельбруннского парка на повороте аллеи они оказались у пьедестала без статуи. Восхищенная Фернанда обратила внимание Мишеля на то, как исходящий от земли пар, сгущаясь, поднимается но цоколю точно жертвенный дым, потом струится выше, преображается,
