— Ну вот и умница, — сказала старуха. И сперва она, а потом другие немного погладили собаку.
— Ключ нужен от чердака, — сказал физик, накручивая на палец собачье ухо. — Там надо запорник стояка перекрыть. И обмотку новую сделать, чтобы зазоров не было. Я бы сам все сделал, так сегодня же четверг. А мне в пятницу минимум сдавать. Ввели, понимаешь, повышение квалификации, перевод с английского.
Володя похлопал собаку по животу и задумался. А потом сказал:
— Я вам достану ключ от чердака, и вы там сделаете все обмотки, а я вам пока английский переведу.
Физик с корточек отвалился назад в сидячее на полу положение.
— Ну да? — сказал он.
— Да, — ответил Володя. — Я два года синхронистом работал. Я хорошо язык знаю. Только там платят восемьдесят четыре копейки в час.
Собака лежала на спине, закрыв глаза от удовольствия.
Старуха с умилением смотрела на эту картину.
Физик сказал:
— Так у меня техперевод.
А Володя говорит:
— Это ничего, я два года в лаборатории работал по информатике. Только там платят по рубль четырнадцать за лист сложного перевода.
Тогда физик сказал:
— А что это мы тут расселись, у Фарадеев? Даже как-то нетактично. И Валентина накурила. Пошли ко мне. И собачка вроде оклемалась. Счастливо оставаться.
Ну, пришли к физику, выпили кофе со шпротами. Володя посмотрел, чего переводить, и говорит:
— Это можно, это без проблем.
Достали ключ, тряпки. Физик переоделся во все Володино чтобы не пачкаться, и поехал на чердак перекрывать наглухо. А Володя надел физиков халат и засел за стол — переводить.
ТУТ вернулись зять с дочкой. Они ездили в парк культуры на качелях кататься. У них у обоих были отгулы. Дочка сразу легла спать, а зять посмотрел, как Володя работает, а потом принес споловиненную бутылку и огурцов.
— Не хотите ли, — говорит, — по маленькой?
Володя говорит:
— Чуть попозже.
А зять:
— Как хотите. А я сейчас, у меня отгулы.
В это время забежал физик, весь в сурике.
— Нормально, — говорит, — сейчас в котельной распределительное колено заменим и вентиль закрепим. И будет отлично. А у вас как?
Володя говорит:
— Движемся. У вас латинского словаря нет случаем?
— Латинского нет, — говорит физик, — а философский есть. У меня вон зять философ.
А зять-философ уже третью налил. Ногу за ногу заложил, откинул на диван и, хрустя огурцом, говорит:
— Я вот все не могу толком разобраться, где филогенез, а где онтогенез. То есть понимать, конечно, понимаю, но сути не чувствую. А мне работу сдавать надо.
Володя, не поднимая головы от стола, говорит:
— Это я вам завтра объясню. Я два года этим занимался. Только завтра мне в подсобке прибраться надо — моя очередь, и прокладки ставить на краны.
Зять хлопнул в ладоши три раза и крикнул, как в цирке:
— Оп-па! А я на что? У меня ж отгулы!
Физик говорит:
— Ладно, я пока в котельную. Вы работайте. А ты, — сказал он зятю, — чем сидеть и самому пить, сходил бы — время уж к двум[1]. К полчетвертому вернешься. А то в доме гость, а у нас, кроме Валентины и ее сигарет, ничего и нет.
Зять опять хлопнул в ладоши и говорит:
— Заметано! Это, — говорит, — у нас прямо бригада коммунистического труда — каждый за другого работает.
Тут все засмеялись. А Володя постучал пальцем по бумагам и сказал:
— А занятная статья. Дайте мне ее с собой на вечерок.
Физик говорит:
— Да хоть насовсем.
А зять-философ уже в дверях с сумками:
— Ну, я пошел. Но завтра точно, да?
Володя говорит;
— Точно.
Зять говорит:
— Смотри, это не шутки, это кандидатский минимум. Часов в восемь, да?
— Ладно, — говорит Володя.
— Здесь или мне в подсобку прийти?
— Здесь, здесь. Я приду и ключ от подсобки дам.
— Значит, в восемь?
— В восемь, в восемь. Ну, самое позднее — половина девятого.
После поминок
Поминки по Генрих Михайловичу устроили, правду сказать, хорошие. Их — одиннадцатая — квартира, все три комнаты, и соседи Климасовы свою однокомнатную отдали, только сына диваном отгородили, у него назавтра контрольная общегородская. И везде столы. Полтора автобуса народу с кладбища приехало. Да своим ходом сколько. Одних только иностранных машин — ДВЕ! Геннадий Степанович, народный артист, на «мерседесе», и сам Александр Борисович на своем «вольве».
И пили хорошо, и закуска первосортная, и помянули Генрих Михайловича, грешить нечего, тоже хорошо. Правда, и заслужил он. Душа человек был. Да и года-то еще позволяли пожить — чего там, чуть за шестьдесят. Колосов сказал, что потеря невосполнима и для публики, и для нас, что мы все учились у него, у Генрих Михайловича, и отношению к делу, и скромности, и остроумию, но что многие так и не научились, не успели, а теперь уж как бог даст!
Друкер вспомнил, как Генрих Михайлович умел подшучивать, особенно в молодые годы. В последнее время, правда, пореже, но тоже метко. Говорили, как он семью любил, как с ним на пароходе до Астрахани ездили. Геннадий Степанович сказал, что Генрих Михайлович был очень нужен Александру Борисовичу, что под его, Александра Борисовича, руководством он строил то новое, что теперь надо продолжать строить уже без него. И сам Александр Борисович подтвердил, что ценил Генрих Михайловича, потому и пришел сюда, жаль, что по независящим обстоятельствам не мог быть на кладбище, но еще раньше, на панихиде, он все сказал, а сейчас хочет только добавить, что Генрих Михайлович если и шутил, то всегда добродушно, без камня за пазухой, и это стоит тоже отдельно вспомнить.
Немного подпортил дело Санин. Он сказал:
— Слезки наши отчасти крокодилом припахивают. Довели человека. Вытеснили. А теперь вот все вместе в его квартире сидим, а его там оставили.
Но тут и самого Санина вытеснили. Под руки, под руки — и на выход. Он еще по дороге за
