ГЛАВА 18
«Русь» выскользнула из фьорда. Тяжкое молчание воцарилось в лодке: люди выполняли свои обязанности, словно автоматы; вахтенные обменивались лишь самыми необходимыми фразами.
Руденко вглядывался в монитор внутренней видеосвязи на посту управления, отмечая позы водолазов, находящихся в компрессионной камере. Матрос, который закладывал заряды внутри «Владивостока», сидел в отдалении от остальных, подтянув колени и закрыв лицо руками. Двое полулежали, заслонив глаза руками от света, бьющего из ламп над головой. Орловский располагался ближе всех к телекамере, то ли забыв о ее присутствии, то ли не придавая этому факту никакого значения. Он неподвижно сидел с безжизненным выражением на лице, уперев в стену невидящий взор. На подбородке висела капля воды.
Отвернувшись от монитора, Руденко облокотился о стол и подпер рукой щеку. Он ждал. Старшина вел отсчет времени. Наконец послышался звук далекого взрыва… Слабый — на грани нереальности — и все же пугающе конкретный.
— …твою мать! — Голос Орловского, донесенный динамиком, был единственным, раздавшимся в рубке.
Корабль устремился на большую глубину. За спиной у Руденко, на мониторе, сжавшись в комок, втянув голову в плечи и стиснув ее руками, плакал самый младший из водолазов.
Руденко нажал на кнопку внутренней связи и тихо справился у Орловского о состоянии паренька. Тот посмотрел в объектив телекамеры, потом показал на свой висок.
— У него крыша едет. Не стоило посылать его на лодку. С тех пор трясется не переставая. И несет какую-то околесицу. По-моему, разговаривает с матерью. Адмирал, парню нужно выбираться отсюда. Да и всем нам тоже. Сколько еще часов вы нас будете держать в барокамере?
— Адмирал, — позвал Немеров.
Руденко отключил интерком.
— Что?
— Я бы не советовал торопиться с декомпрессией.
— Полагаете, это чересчур опасно?
— Не знаю. Только младшие офицеры говорят, что, если водолазы появятся в кубрике, начнется мятеж. Экипаж не хочет иметь с ними ничего общего.
— Младшему водолазу нужна помощь.
— Мои люди опасаются, что ныряльщики заразились при контакте с «Владивостоком».
Руденко взглянул на экран — на Орловского и остальных.
— Понятно.
— Они хотят, чтобы водолазов держали на карантине.
— Это ваш корабль. Принимайте решение.
Немеров покачал головой:
— Не представляю, что делать. — Он медленно выдохнул. — Прежде, командуя судном, я никогда не испытывал стыда.
— Счастливчик, — горько усмехнулся Руденко.
Немеров обомлел, не смея поверить осенившей его догадке.
— Неужели приказ был уничтожить лодку, не проверяя, жив экипаж или нет?
Руденко отвернулся.
Лицо Орловского, искаженное рыбьим зрачком телекамеры, заполнило весь экран.
— Командир! Мы должны вернуться к нормальным условиям жизни, как только закончится декомпрессия. Мы сидим взаперти с тех самых пор, как отплыли.
Немеров нажал кнопку интеркома:
— Уверен, вы понимаете, что данная ситуация несколько необычна.
Казалось, Орловский едва держит себя в руках.
— Капитан, до Санкт-Петербурга еще по меньшей мере — сколько? — целых три дня! Мы рехнемся, если не выберемся из этого ящика.
— Все не так просто, сержант. Люди… э-э… встревожены.
Орловский шлепнул себя по ноге и отвернулся.
— Ах да, конечно. Теперь вы будете держать нас в загоне под наблюдением, как мартышек в зоопарке.
— Хватит! — вскричал лейтенант.
Немеров поднял руку, знаком приказывая подчиненному замолчать.
Гидроакустик объявил о шуме двигателей на поверхности вод: российский ВМФ прикрывал выход своей подлодки из норвежских территориальных вод.
— Мне, честное слово, жаль, сержант, — признался Немеров.
— Не так, как нам.
Немеров промолчал, оставив без внимания дерзкий ответ.
— Товарищ командир, — обратился Орловский с экрана.
— Что, сержант?
— В мои обязанности входит сообщать о повреждениях оборудования.
— И что? — обеспокоенно спросил Немеров. — Вам есть о чем доложить?
— Да, — ответил Орловский. — Боюсь, вот это сломано. — И он врезал кулаком по объективу телекамеры. Экран залила чернота.
ГЛАВА 19
На утреннем совещании должны были обсуждать тему «Периодическое ослабление магнитного поля Земли». Вместо этого при первых звуках государственного гимна Канады на трибуну поднялся Феликс Маккензи. Большинство собравшихся никогда не видели своего директора в костюме. В петлицу он вставил какую-то цветущую веточку из питомника.
По окончании гимна Маккензи жестом пригласил выйти вперед японских ученых. Одетые в белые, традиционно траурные одежды, коллеги Юнзо Огаты совершили краткую буддийскую церемонию поминовения. Они ударяли в маленькие гонги, жгли благовония и молились.
Японцы уступили место другим людям, желающим сказать добрые слова в адрес погибших сослуживцев.
Сжато, зато высокопарно и скучно Минскова помянули русские товарищи. Из западных коллег отдал ему должное лишь один — как-то поверхностно, безразлично.
Когда речь зашла об Анни Баскомб, присутствующие невольно заулыбались сквозь слезы. Они вспомнили рок-н-ролльные вечеринки с караоке, что она устраивала, и ее скандальный костюм амазонки на празднике солнцестояния, и ее наглядное доказательство способности женщины помочиться в бутылку, как любой мужик, в чем усомнился австралийский зануда. Потом слово взял Верно. Он повторил историю, которую обожала рассказывать Анни, — о том, как она стала предметом страсти молодого итальянского метеоролога в первый год их пребывания на станции:
— Несчастный ухажер повсюду преследовал ее, каждый вечер исполнял серенады. Хотя он совсем не говорил по-английски, а она по-французски, оба знали немецкий, но, к сожалению, не настолько, чтобы пылкий юноша понял, насколько Анни к нему равнодушна. Когда же наконец до него дошла печальная истина, реакция была крайне бурной. Столкнувшись с Анни в столовой, он заорал на весь зал: «Анни Баскомб, du bist ein Frigidaire! Лье-дышка!» — Присутствующие грустно рассмеялись. — Уж чем-чем, а ледышкой Анни точно не была. Все мы навсегда сохраним в памяти ее душевную теплоту, ее пыл, ее неукротимый энтузиазм…
В зале воцарилось молчание. Верно, не скрывая скорби, покинул трибуну и занял стул в первом
