долго — во всяком случае, до темноты точно бы просидел, но зазвонил телефон; я снял трубку и прежде слов услышал тяжелое, неровное дыхание.
— Чарли, — выдохнул Резерфорд, — вы позвонили и оставили мне сообщение.
— Оставил, — согласился я. — Вам нехорошо? Что-то голос у вас не очень.
— Просто поднимался в кабинет по лестнице. Четыре этажа. Чертов лифт опять сломался. Клянусь, они делают это специально, чтобы мы не теряли форму.
— А вы считаете, что толку от этого нет?
— Да ладно. Дайте только чуть отдышаться. Сейчас сердце успокоится, и я снова буду в форме. Вам что-то нужно? Я могу чем-то помочь?
— Эта компания «Ван Зандт», о которой мы говорили… Которую ограбил Майкл. Я вот подумал… вы упомянули, что это была семейная фирма?
— Совершенно верно.
— Остался в Амстердаме кто-то из Ван Зандтов? Вы не знаете?
— Один точно остался, — ответил Резерфорд. — Живет около Музейного квартала. Отшельник, иначе и не сказать.
— У вас есть его адрес?
— Я могу узнать. Но сомневаюсь, что вам от этого будет прок.
— Посмотрим. Может, он поговорит со мной. Хуже от этого не будет.
— Вы только потеряете время. Мне пойти с вами? Я знаю неподалеку отличный ресторан и…
— Нет, нет. Незачем вам лишний раз спускаться и подниматься по лестнице. Если снабдите меня адресом, этого будет достаточно.
— Я скажу секретарше. Она перезвонит вам, как только найдет адрес.
Как обычно, слова у него не разошлись с делами. Не прошло и десяти минут, как раздался звонок. Неведомая мне голландка нарочито деловым голосом продиктовала адрес и контактный телефон господина Нилса Ван Зандта, даже не полюбопытствовав, с кем говорит. Я хотел поблагодарить ее за хлопоты, но она положила трубку, прежде чем я успел вымолвить хоть одно слово. Тут вот что любопытно: голландцы прямолинейны, но не грубы. Зачем обрамлять конкретную информацию вежливыми вступлением и послесловием, спросят они. Нужно просто сообщить то, что человека интересует. Удивительно, но если моя рациональная часть полностью соглашается с таким подходом, то эмоциональная — всякий раз возмущена. Последний случай не стал исключением. Я изумленно покачивал головой, кладя трубку на рычаг. Мысли о голландском стиле общения не покидали меня, когда я отправился к Центральному вокзалу, чтобы там сесть на трамвай и доехать до Музейной площади.
Уже стемнело, когда я добрался до похожего на замок Рейксмюсеума, прошел через арку в средней части здания по освещенной декоративными фонарями дорожке. Миновав музей, я оказался на берегу подсвеченного пруда, над которым поднимался легкий туман. Рядом сияло неоном и гремело музыкой кафе-бар, но я им не соблазнился и повернул на север в поисках резиденции Ван Зандта.
Дом производил впечатление скорее не размерами, а тем, что стоял на отдельном участке с лужайкой. Лужайка была великолепной, чему поспособствовали дожди, обильно поливавшие город в последние месяцы. Сочную подстриженную траву освещали два фонаря у входа на участок и мягкий янтарный свет, льющийся из окон первого этажа. К парадной двери вела усыпанная мелким гравием дорожка, вдоль которой росли искусно подстриженные в виде конусов карликовые деревья. Я бы с удовольствием прошел по этой дорожке к декоративной латунной колотушке на двери, но путь преграждала золоченая калитка. Зато имелся аппарат внутренней связи. Я нажал кнопку и наклонился к микрофону.
— Добрый вечер, — начал я. — Господин Ван Зандт дома?
— Кто вы?
— Меня зовут Чарльз Ховард. Я бы хотел поговорить с господином Ван Зандтом.
— Вы не договаривались о встрече?
— Нет, — признался я. — Но я буду признателен, если он сможет уделить мне пять минут.
— Без предварительной договоренности это невозможно.
— И как мне договориться о встрече с ним?
— Позвоните утром по телефону.
— А сейчас договориться нельзя?
— Уже слишком поздно.
На этом связь оборвалась. Все та же голландская рациональность — я был возмущен до глубины души. Живущий во мне ребенок требовал устроить скандал, но умудренный опытом взрослый быстро взял верх. Сквозь прутья калитки я с тоской оглядел дом. Меня так и подмывало перемахнуть через забор и проникнуть в дом через окно, и все это исключительно для того, чтобы поговорить с Ван Зандтом, минуя даму, которая отвечала по домофону. Но, скорее всего, все закончилось бы вызовом полиции, что, учитывая недавние события, хорошего не сулило.
С неохотой я повернулся и зашагал по улице, застроенной такими же, как и у Ван Зандта, домами, хотя калитки перегораживали подход далеко не ко всем.
Фонари, мимо которых я проходил, служили для того, чтобы облегчить дорогу гостям, но не отпугивать воров. В другой вечер я бы, пожалуй, подумал о легкой добыче на этой улице, но сейчас меня занимало совсем другое — да и при наличии такого противника, как Бюрграве, мне было не до краж.
Я дошел до конца улицы, повернул налево, снова налево и оказался перед входом в музей Ван Гога. До закрытия оставались считаные минуты, и последние посетители спускались по бетонным ступеням, многие несли в руках тубусы. Несомненно, в большинстве лежали репродукции чертовых подсолнухов. Без них не обходится ни одна витрина сувенирных магазинов, они смотрят на тебя с открыток, футболок, полотенец, кофейных кружек. Они украшают коврики для мыши, бейсболки, коробки с пазлами. Как будто Ван Гог ничего больше не нарисовал!
От музея Ван Гога я дошел до трамвайной остановки и обнаружил, что стою напротив «Алмазного дома Костерса».[6] Я не из тех, кто верит в знамения, судьбу, космическое равновесие и все такое, но, честно говоря, мне не хватило здравомыслия, чтобы принять это за совпадение. А если не брать в расчет версию совпадения, то получалось, что мне предлагалось еще раз попытать счастья с домом Ван Зандта. Не следовало смиряться с поражением, к тому же настойчивость, это я знал по собственному опыту, обычно приводила к разрешению проблемы, пусть и не всегда удавалось добиться желаемого. Если мои шансы поговорить с Ван Зандтом равняются нулю, имело смысл выяснить это прямо сейчас, а не тратить утром время на телефонные разговоры.
Приняв решение, я пересек трамвайные пути и вновь направился к Ян-Лёйкенстрат. И когда уже подходил к нужному мне дому, знакомая калитка открылась (иначе быть не могло), и из нее деловой походкой вышла хорошо одетая женщина в бежевом плаще, светлых колготках, туфлях на высоком каблуке и с сумкой в руке. Ее волосы были собраны на затылке в тугой пучок. Я подождал, пока она закроет калитку за собой, потом — пока она свернет за угол. У меня не было ни малейших сомнений, что именно она разговаривала со мной по домофону, а теперь закончила работу и идет домой. Едва она скрылась из виду, я подошел к калитке и нажал кнопку домофона.
На этот раз ответа пришлось ждать долго, и я стал всматриваться в освещенные окна первого этажа, надеясь уловить в них какое-то движение, но тщетно. Возможно, в доме никого не было, но я все-таки предполагал обратное. Женщина, с которой я говорил, не подтвердила, что Ван Зандт дома, но что-то подсказывало мне: так оно и есть. Резерфорд назвал его затворником, а домоправительница, конечно, могла, чтобы отпугнуть воров, оставить свет в одной-двух комнатах, но не во всем же доме!
Я собрался было нажать кнопку вторично, когда мое терпение вознаградилось. Голоса из динамика я не услышал, зато послышалось короткое жужжание, и замок на калитке отомкнулся. Я ее открыл и по дорожке направился к двери. Мелкий гравий хрустел под ногами, словно с каждым шагом я давил тысячу маленьких жучков. Наконец я добрался до двери, поднял латунную колотушку и постучал по дереву.
Мне ответила тишина.
Я выждал какое-то время, постучал вновь. На этот раз из дома раздались крики. Мой голландский по- прежнему оставлял желать лучшего, но у меня создалось впечатление, что меня бранят на все лады. И что все это значило? Хозяин хотел, чтобы я воспользовался отмычками и вошел сам?
Я стукнул третий раз, и крики заметно приблизились. А кроме того, стали яростнее, словно человек,
