по-твоему, только вчера с дерева слез, а? Вот ты сколько языков знаешь?
На этот бестактный вопрос принципиальный Борька не стал отвечать.
— А я, — сказал Ахмет, — четыре.
— Какие? — попытался я увести его от темы.
— Английский, фарси, пушту и русский…
— Ну, кто же фарси не знает, — протянул Боб и что-то сказал Ахмету не по-нашему. Ахмет ему ответил примерно теми же словами, абсолютно непонятными для меня.
Издеваются, гады! Я знал, что в юности Борька три года отучился именно на восточном факультете филфака, пока его не выгнали. Значит, что-то осталось в башке его непутевой, раз с Ахметом так вот непринужденно спикает.
— А по поводу русского, — сказал Боб, опять перйдя на нашу родную речь, — так это просто смешно… Не помню кто — наверное, поэт какой-нибудь — сказал, что вот он бы, то есть поэт этот, выучил русский только за то, что на нем сам дедушка Ленин разговаривал.
— Ничего не смешно. Это для тебя он родной, а для меня — чужой. И сложнее чем английский. Я вот сейчас выйду из машины и буду вас здесь ждать…
— Замерзнешь, — тактично отметил я.
Атмосфера в кабине резко накалилась. Спорить и ссориться с Ахметом не входило в наши планы, но и с Геной не перекинуться парой слов — как-то не по-людски было. Нет, так нельзя. Такая неожиданная встреча, такой нежданчик — и разошлись, как в море корабли?! Здравствуй и прощай… Тем более, что нас, вернее, меня, как бы и заранее сюда пригласили. Да пошел он, Ахмет этот…
Тут на наше счастье «шевроле», шедший перед нами метрах в пятидесяти, мигнул красными стоп- сигналами, затормозил и остановился. Так… Шлагбаум.
Ахмет из кабины «КамАЗа» выходить не спешил, а из «шеви» со стороны пассажира вышла женщина… Точно — женщина. Интуиция не обманула меня — это она, красавица, на меня «ствол» наставляла. Сейчас, в ярком свете наших фар, я ее отчетливо разглядел. На ней были кожанная куртка- канадка, брючата, сапожки… Элегантная мамзель с хорошей фигуркой. И звали ее просто Мария.
Борька сидел за баранкой, слева, поэтому из-за кузова «шеви» не видел ее, но я-то все разглядел. Блондинка, не старая.
Эх, Гена, Гена — секретный ты наш полковник. И жена твоя Алла, наверное, ночи не спит, переживает за твою трудную и опасную службу, а ты, вон, каких ладненьких адъютантов возле себя держишь.
Грустно мне что-то стало.
Не успел Баштай немного расслабиться и выкурить сигарету, как «Ручей-17» вновь вышел на связь и доложил, что позади транспорта тащится какой-то «хвост» с бритоголовыми засранцами… Ведут переговоры с неким Костей. Что за Костя — неизвестно, но этот Костя приказал засранцам «КамАЗ» остановить и в укромном месте оприходовать экспедитора и водил. Еще специально предупредил, что при экспедиторе должны быть «бабки». Что делать?
Значит, все же не «спецы» — не их антураж… Хотя — черт их знает, могут кем угодно ради дела прикинуться.
Он выспросил у оперативников — «Ручья-семнадцатого» — обстановку и приказал плохих ненужных парней убрать. Не прямо, конечно, приказал, а условной фразой. Черт его знает — а вдруг все же кто- нибудь где-нибудь да и услышит. Баштай хоть и не был технарем и не знал всех возможностей слухачей из ФСБ и ФАПСИ, но полагал что лишнего наговаривать не стоит. Какими бы убогими, по сравнению с бывшим КГБ, эти слухачи не были, но осторожность никому еще не вредила.
Прошло минут десять, пятнадцать, в эфире — тишина… Еще через некоторое время — Алексей Николаевич специально не выходил в эфир, чтобы не мешать работе оперативников — «Семнадцатый» сам вышел на связь и доложил:
— Сделано, уходим по трассе вперед, пойдем перед объектом лидером. Деться ему некуда — дорога одна. Отъедем немного, километров на пятьдесят, и подождем.
Ну, так-то лучше. Спокойней.
А еще через некоторое время — не больше чем через сорок минут — когда ему «Ручей-17» с паническими нотками в голосе сообщил, что «КамАЗ» с грузом таинственным образом исчез с трассы, испарился: «Прочесали дорогу на большой скорости на пятьдесят километров вперед и назад — нет его нигде и деться ему некуда, ни одной развилки…» — Алексей Николаевич Баштай, полковник в отставке бывшего КГБ, генеральный директор 000 «Азот», упал лицом на стол и умер.
Инсульт сразил его мгновенно. Не выдержал предельной нагрузки один из многочисленных сосудов, лопнул, и кровь, снабжавшая мозг кислородом, под давлением хлынула под черепную коробку…
Утром секретарша обнаружила тело. Она зашла в кабинет шефа, увидела приоткрытую стальную дверь узла связи и заглянула туда. Баштай сидел в кресле, уронив лицо на стол.
В первый момент секретарша подумала, что по своему обыкновению Леша вечером нажрался, как свинья, и уснул — дружил шеф с водочкой, долюбливал ее проклятую, — но почти сразу же увидела на столе, возле головы шефа, лужицу запекшейся крови, которая уже после смерти натекла из носа покойного…
Глава тридцать шестая
Женщина недолго повозилась с замком, и полосатая рука шлагбаума, открывая дорогу, в каком-то, почти нацистском, приветствии резко вскинулась вверх. «Шеви» продернулся вперед, блондинка с непокрытой головой осталась стоять у шлагбаума и махнула нам рукой — проезжайте.
Боб, увидев ее, сделал изумленное лицо — женщина! — затем недобро, но выразительно глянул на меня и воткнул скорость. Поехали дальше…
Интересно, помнит Борька о том, как летом, когда нас отмазывал от мазуриков, Гена пару раз имя Мария называл? Я-то хорошо запомнил.
Ахмет, увидев даму, тоже примолк и, похоже, смирился со своей участью. Но поглядывал на нас с Борькой волком или, вернее, снежным барсом. У них ведь там, в Таджикистане, волки, кажется, не водятся… Наверное, жестоко сейчас жалел Ахмет о том, что связался с нами и ругал себя всяческими нехорошими мусульманскими словами.
— Да не психуй, старина, — сказал я и приобнял его за плечи. — Ничего плохого не будет. Видишь, здесь даже женщины водятся. Значит, все будет в норме, никто тебя не обидит. Чаю попьем, поговорим о делах наших и дальше поедем. Нас с Борисом ведь дома жены ждут, детки малые.
— Посмотрим… — уклончиво, но уже более спокойно, без напряжения в голосе ответил Ахмет.
А я подумал, что он сейчас, наверное, жалеет о том, что выбросил в снег за Олонцом пистолет «ТТ» и «АКМ». Я бы в такой ситуации — точно, жалел.
Тем временем я опять включил приемник на торпеде. На средних волнах — тихая спокойная музыка, классика. И по всему диапазону — непонятные ритмические… какие-то «смыканья», что ли? Словно гармоника другой частоты…
Не было этого совсем недавно на средних волнах.
Глаза-то у меня не очень хорошие, маленькие и слабенькие, но все что касается слуха — извините. До армии я с шестнадцати лет в экспедиции радистом работал, радиошколу при ДОСААФ с отличием окончил и — вперед, в поле. Даже паспорт пришлось подделать, чтобы по возрасту не задробили. Вот поэтому до сих пор в кино «про шпионов» видеть не могу как эти уроды — артисты — на ключе работают. Пальчиками на ключ нажимают, шевелят, словно клопа ловят. Облом! А уж на срочной службе до того меня натаскали, что в сети, состоящей из сорока восьми корреспондентов, каждого оператора по почерку узнавал. Позывные несколько раз в сутки меняются, частоты тоже, а за ключ радист взялся и… привет, Вася. Это не треп и не хвастовство — профессионалы не дадут соврать. Недаром же в советской армии еще в мое допотопное время, больше двадцати лет назад, запрещали обычным телеграфным ключом в эфире
