— Вот, здесь, — прошептал старик — взломщик могил, указывая дрожащим пальцем на камень у дороги, — то самое захоронение, Доктор.
Доктор Уортроп легко спрыгнул с козел и подошел к могиле. Он обошел вокруг нее, тщательно осматривая землю и что-то бормоча себе под нос, в то время как Эразмус Грей и я стояли, боясь пошевелиться, и наблюдали за ним.
Мой взгляд был прикован к могильному камню, у которого расхаживал Доктор, точнее, к имени, высеченном на нем: «Элиза Бантон. Родилась 7 мая 1872 года, умерла 3 апреля 1888 года». Всего месяц пролетел с ее шестнадцатилетия, как безразличная смерть, пренебрегая юностью, заключила в свои холодные объятия едва порозовевший и еще не раскрывшийся бутон ее женственности. И это только для того, чтобы передать ее в объятия существа, менее безразличного, чем смерть, для союза более грязного и оскорбительного, чем смертельные узы. За две недели Элиза Бантон превратилась из невинной невесты Смерти в инкубатор для плода монстров. Я перевел взгляд с холодного камня на тело, завернутое в белую простыню, и сердце мое пронзила боль — потому что вдруг я понял: это больше не безымянный труп в телеге, не безымянная жертва. У нее есть имя — Элиза. И семья, которая, должно быть, любила ее, ибо на похороны ей надели самое красивое погребальное платье, украсили шею ожерельем из чистейшего жемчуга и даже изысканно уложили ее кудри на подушечке из белейшего шелка. Но ей выпала судьба не покоиться с миром среди усопших собратьев, а быть съеденной.
Старик, должно быть, почувствовал мои душевные страдания, потому что он вдруг положил руку мне на плечо со словами:
— Ну, ничего, ничего, малыш…
Внезапно его голос изменился, и вместо сочувствия в нем зазвучало негодование:
— Он не должен был привозить тебя сюда! Это дело грязное и темное! Не место тут богобоязненному христианину, а уж тем более ребенку…
Я стряхнул его руку со своего плеча. Я не искал сочувствия со стороны человека, занимающегося столь бесчестным и постыдным делом, как Эразмус Грей.
— Я не ребенок, — сказал я.
— Ах, не ребенок? Тогда, значит, старые глаза Эразмуса Грея превратили его во лжеца! Дай-ка я взгляну на тебя поближе…
Он снял с меня старую шапочку и уставился на меня сверху вниз; на его губах играла улыбка, и, как я ни сопротивлялся, выражение его лица было столь комично, когда он изображал, что тщательно вглядывается и изучает меня, что я поймал себя на том, что улыбаюсь в ответ.
— Ага! И правда, не ребенок! Что ж, значит — славный молодой человек! А знаешь, Уилл Генри, что именно поначалу сбило меня с толку? Твоя шапка! Уж больно она мала для такого здоровенного парня, как ты. Взрослый мужчина должен носить взрослый головной убор!
С этими словами он водрузил мне на голову свою огромную соломенную шляпу с полями. Она повисла у меня перед глазами, полностью закрыв лицо, к большому удовольствию старика; его смех становился все громче, и старая телега подрагивала в такт. Я сдвинул его шляпу на затылок и увидел старика прямо перед собой — призрачный тощий силуэт на фоне бархатного неба, а на лысеющей голове — моя крохотная шапочка. Я и не заметил, как сам начал хохотать вместе с ним.
— Как ты считаешь, Уилл Генри? Правда ли то, что мы — это то, во что мы одеты? Потому что я действительно чувствую себя теперь на пятьдесят лет моложе — клянусь, это так!
Нетерпеливый крик Доктора прервал наше шумное веселье.
— Уилл Генри, зажги факел и принеси колья! Пошевеливайся, Уилл Генри!
— Вернемся к делу, мистер Генри, — сказал старик с ноткой грусти в голосе. Мы надели каждый свою шапку. Потом старик ласково взял меня за подбородок и приподнял его, чтобы посмотреть мне в глаза. — Ты прикрывай меня сзади, а я буду прикрывать тебя, договорились, Уилл Генри?
Он протянул мне руку, я взял ее и быстро пожал, прежде чем спрыгнуть на землю. Раз Доктор зовет, конечно, я пойду. Я нагнулся над телегой и вытащил факел и связку кольев из наших запасов. Когда я присоединился к Уортропу у могилы Элизы Бантон, Доктор стоял на четвереньках, и нос его был в двух дюймах от свежераскопанной земли. Он принюхивался, как ищейка, напавшая на едва уловимый след добычи. Немного запыхавшись, я стоял перед ним, а он меня даже не замечал. В одной руке я держал фонарь, в другой — колья. Я ожидал дальнейших распоряжений, а Доктор втягивал воздух носом что было сил; глаза его были закрыты, а лоб нахмурен, так сильно он был сосредоточен на своем занятии.
— Я — дурак, Уилл Генри, — сказал он наконец, не поднимая головы и не открывая глаз. — Только дурак считает доказанным то, что мудрый человек оставляет для дураков.
Не поднимаясь, он повернул ко мне голову; глаза его внезапно открылись:
— Зажженный факел, Уилл Генри!
Я сконфуженно отвернулся и тут же снова развернулся лицом к нему, так как он рявкнул:
— Да оставь ты колья здесь! Пойди зажги факел и принеси его мне. Да пошевеливайся, Уилл Генри!
Когда я, запыхавшись, прибежал назад, старый Эразмус Грей уже слез с телеги и стоял, облокотившись о ее край и прижимая к себе винтовку обеими руками. Он молча смотрел, как я роюсь в мешках в поисках спичек. Потом достал из кармана трубку и кисет и принялся набивать трубку табаком. Тем временем я с нарастающей паникой перебирал содержимое мешков; я точно помнил, что брал спичечный коробок с камина, когда собирался. Но вот только положил я его в мешок или оставил у задней двери?
— Что ищешь, малыш? — поинтересовался Эразмус, выуживая из кармана спичку и зажигая ее о подошву сапога. Я оторвался от мешков и сокрушенно покачал головой; на глаза у меня набежали слезы. Можно было забыть что угодно — но не спички! Старик коснулся пламенем трубки, и сладкий аромат табака наполнил воздух.
— Уилл Генри! — позвал Доктор.
Прошло еще немного времени, прежде чем до меня дошло то, на что я смотрел в упор и не видел. Я тут же отчаянно попросил у старика спичку и наконец зажег факел. Руки у меня дрожали. Когда я бежал обратно к Доктору, его рассуждения о «злейшем враге» наконец-то стали мне полностью понятны: ослепленный страхом, я перестал соображать и не видел того, что было у меня под самым носом.
Доктор взял факел из моих дрожащих рук и спросил:
— Кто наш враг, Уилл Генри?
Он не стал дожидаться ответа, а стремительно развернулся и продолжил осмотр могилы, обходя ее со всех сторон.
— Колья, Уилл Генри! — скомандовал он. — И держись поближе!
Со связкой кольев в руках я последовал за ним. Доктор шел, держа факел так низко, чтобы свет падал на землю. Время от времени он останавливался и, протягивая руку назад, требовал кол. Я вкладывал одну из деревяшек в его ладонь. Он втыкал кол в землю и шел дальше — до тех пор пока пять кольев не были воткнуты в землю: два по обе стороны могилы, а три — в разных местах неровных холмиков вырытой из могилы свежей земли. Я не знал, что он отмечает и даже почему он отмечает именно эти места. Земля вокруг ничем не отличалась от той, в которую были воткнуты колья. После еще двух круговых обходов, каждый на несколько шагов дальше от могилы, он остановился, высоко держа факел и обозревая проделанную работу.
— Очень любопытно, — пробормотал он. — Уилл Генри, пойди и воткни колья глубже.
— Воткнуть колья, сэр?
— Постарайся воткнуть их как можно глубже в землю.
Мне удалось протолкнуть их вглубь не больше чем на дюйм — почва была каменистой.
Когда я вернулся к нему, он недовольно качал головой.
— Мистер Грей! — позвал он.
Старик подошел, едва переставляя ноги; он держал винтовку, положив ее на сгиб руки. Доктор повернулся к нему, высоко подняв факел. Свет выхватил из темноты усталые черты лица старика: танцующие тени упали на морщинистые щеки и рассеченную бровь.
— Как ты нашел эту могилу? — спросил Доктор.
— Я знал, где место, принадлежащее семейству Бантонов, — ответил тот.
— Нет. Я имею в виду, было ли видно, что это — свежевырытая могила? Ты заметил, что землю в
