Собака и Волк

спорам.

— Отчего же? — развел он руками. — Послушай, я не хочу портить вечер. Ни с того ни с сего мы стали слишком серьезны. Я видел то, что делают варвары, и думаю, единственное, что с ними нужно сделать, — это уничтожать их, гнаться за ними, пока последние несколько человек не скроются в лесу, их породившем. Стилихон надеялся их приручить. Молю Бога, чтобы он прозрел!

— Они ведь тоже люди, — возразила Верания. Не в первый раз приходило ему в голову, что если бы у него была жена, ни в чем ему не возражающая, он бы заскучал. — Они смотрят на своих королей как на героев. И король этот отвечает за свой народ, заботится о его благополучии.

— Ха! Он думает лишь о своей славе и о добыче.

И тут Верания поставила его в тупик.

— А цивилизованные правители думают по-другому? Разве мы сами не произошли от диких кельтов? А ахейцы Гомера? Что думали о них троянцы?

— Ты хочешь сказать, что и мы такие же?

— Все мы грешники, — вмешалась Ровинда.

— Нет, разница есть, и большая, — сказала Верания. — Но дело не в крови. Как бы это выразить? Я пыталась, когда четыре года назад ты ушел сражаться со скоттами, и в конце концов придумала стихотворение.

— Давай послушаем, — заинтересовался Грациллоний.

Верания смутилась и опустила ресницы.

— Да так, ничего особенного. Всего несколько строк. Знаешь, я просто пыталась понять, почему ты пошел туда, ты, кого я люблю. Зачем ты рискуешь своей жизнью.

— Давай послушаем, — повторил Грациллоний. — Ну, пожалуйста.

— Ну, если ты настаиваешь. Дай-ка вспомнить.

…Отличишь ли ты Собаку от Волка?

В этот момент в дверь громко застучали.

— Подожди, — сказал Грациллоний. — Кто-то пришел.

Он пошел к входной двери. По телу бегали взволнованные мурашки. Кто бы это? Пока не все улеглись спать, двет на засов не запирали. Если бы Саломон по какой-то причине пришел раньше, то просто вошел бы в дом, а если бы позже — то поднял бы привратника. Пожилой слуга, зевая, вышел из алькова.

Грациллоний открыл дверь. В дом ворвался холодный воздух. Полная луна освещала крыши домов. Блестел снег. Перед ним стоял человек в теплой тунике и плаще с капюшоном. Он был невысокого роста, кривоног; стало быть, кавалерист.

— Имперский курьер, — представился он устало. — У меня депеша для трибуна Грациллония. В гостинице сказали, что он живет здесь.

— Входите, — пригласил Грациллоний и провел его в атриум. Привратник закрыл за ним дверь. — Я трибун. Вы, видно, торопились.

— Да, сэр. Благодарение Эпоне за светлые ночи. Я так понимаю, депеша с фронта.

Такие депеши сначала идут в Турон, а копии — на большой скорости — в Арелату, Равенну. Плохие новости доставляли как можно быстрее. Так что явился он с плохой новостью. В Туроне изготавливали копии и направляли региональным властям. В Арморику срочно направляли лишь плохие новости.

— Не могли бы вы дать этому человеку выпить чего-нибудь горячего или хотя бы вина? — обратился к женщинам Грациллоний. Они испуганно поднялись. — Дай-ка сюда письмо, приятель.

Он поднес его к канделябру, возле которого Верания занималась рукоделием, развязал его и прочел. Оценив расстояние и дорожные условия, решил, что письмо написано дней десять назад.

Орды варваров перешли по льду через Рейнус. Их были неисчислимые тысячи. В поход, казалось, собрались все германские народы. Разведчики заметили там штандарты алеманнов, вандалов, бургундов и аланов, отцы которых мигрировали из скифских степей, где теперь хозяйничали гунны. Могунциак они взяли почти сразу, ограбили и сожгли. Войска их покатились дальше, без остановки, сея смерть.

Грациллоний стоял неподвижно. Молчание, исходившее от него, наполнило дом до краев. Сейчас он ничего не чувствовал (ужас он испытает позднее). Он погрузился в мысли. То, что случилось, было предопределено, и не Богом, и не звездами, а человеческой слепотой с тех самых пор, как он лежал еще в материнской утробе. Ответ его был неотвратим.

— Нужно созвать братства.

Глава двадцать первая

I

Августа Треверорум, краса империи, кишела мародерами, убийцами и насильниками, словно труп, пожираемый червями. Известие об этом дошло до Конфлюэнта в тот момент, как Грациллоний собрался в дорогу. Следовательно, тем скорее надо было ему и сопровождавшим его людям ехать в Воргий.

Там, в центре Арморикского полуострова, и встретились лидеры. Разместили их в плохих помещениях, да и кормили плохо. Город превратился в обедневшую деревню. Набеги и ограбления повторялись здесь несколько десятилетий. Сначала пришлось попросить из городской базилики бездомных, которые там ночевали. На полу лежала солома, высыпавшаяся из тюфяков, стены и потолок почернели от дыма костров. Заколоченные досками окна не пропускали дневной свет. Среди делегатов нашлись умелые мужчины и сделали факелы, вставив их в импровизированные сосновые патроны. На каменных скамьях можно было сидеть, если только не обращать внимания на грязь и не бояться замерзнуть.

Корентин с Грациллонием поднялись на возвышение. Пока епископ читал молитву, Грациллоний вглядывался в собравшихся людей. Было их человек пятьдесят: горожане, запахнувшиеся в плащи, надетые поверх одежды для верховой езды, вожди племен в толстых шерстяных туниках, кто в бриджах, кто в килтах; на лесниках была кожаная одежда. Пришли сюда и фермеры, и пастухи, и рыбаки, и ремесленники. В передних рядах он увидел Флавия Вортивира, облаченного в архаичную тогу сенатора. Невольное воспоминание о Совете суффетов в Исе было почти непереносимым.

Долой! Сейчас это ни к чему. Он выступил вперед, так как Корентин закончив молитву, встал в сторону. Грациллоний поднял правую руку и сказал:

— Приветствую вас. Мы знаем, зачем собрались.

Место это он выбрал частично из-за его расположения, а частично как напоминание о разрухе.

— Время на сборы было отпущено небольшое, и я благодарю всех за то, что вы успели за эти дни приехать. Давайте же и сейчас встречу нашу не затягивать. Людям, что живут здесь, нужно вернуться сюда для ночлега.

Корентин перевел его слова на галльский язык для тех, кто не знал латыни. Арморикские диалекты имели много общего.

Вортивир поднял руку, и Грациллоний дал ему слово.

— Надо бы, тем не менее, прояснить все вопросы, — заявил трибун Дариоритума Венеторума. — Мы не стая гусей, спешащих по первому зову. — Несколько галлов, похоже, обиделись, и Корентин сделал перевод более тактичным. Вортивир, знавший оба языка, переводом остался недоволен. Грациллоний нахмурился, но, так как он слишком нуждался в трибуне, ответил:

— Объяснитесь, сэр. Может, мы выясним это между собой, а потом епископ доложит всем суть вашего высказывания.

— Без сомнения, — размеренно произнес Вортивир, — нам угрожает страшная опасность. Похоже, это самое большое нападение из тех, что когда-либо переживала Галлия, хотя они пока и находятся в добрых трехстах лигах отсюда.

— От границ Арморики гораздо меньше, — прервал его старый моряк Боматин Кузури, представитель