что эта женщина меня погубит. Но однажды в фойе театра меня с ней кто-то познакомил. Визарова предложила мне встретиться с ней у ее подруги Вентцель. В тот же вечер мы сблизились с ней. А тут гастроли. Приехал в Одессу и чувствую, что жить без нее не могу. Получил письмо от жены. Она писала, что устала от моих измен и что я могу считать себя свободным». Тут надо заметить, что Валицкая, пытаясь вернуть мужа, встретилась с мужем Визаровой и рассказала ему о романе своего мужа с его женой, но тот, вопреки ее ожиданиям, на это никак не реагировал и даже стал что-то бурчать про современный взгляд на супружеские отношения. Ее это возмутило, но изменить что-либо в образе мыслей этого «великодушного рогоносца» она не могла, да и не до того ей было. Она ушла и написала мужу то самое письмо, о котором упомянул Фрелих в своем рассказе следователю. А вот и его продолжение. «Тоска по Елене Николаевне не давала мне жить, — рассказывал Фрелих. — Я не мог спать, по четыре раза в день занимался онанизмом, завел даже роман со студенткой. Говорил с ней о религии, музыке, искусстве. Когда наконец вернулся в Москву, а Елена Николаевна к тому времени вернулась с гастролей из Новочеркасска, снял комнату в квартире 37 дома 1 по Палашевскому переулку, где снова стал встречаться с ней. Это были сумасшедшие дни. Но вскоре я стал замечать, что Визарова как-то изменилась ко мне. Однажды она даже начала рассказывать что-то о своих случайных похождениях. Я этого не стерпел и хотел ее ударить, но сдержался и после этого старался с ней не встречаться. Мне было так больно, ведь я отдавал ей всю душу. Как-то она позвонила и назначила встречу. Договорились встретиться на следующий день, 14 мая, в кафе, напротив Трехпрудного переулка, в девять часов вечера. Встретились, пошли по Садовой, свернули на Брестскую. Она говорила, что я сумасшедший, больной, что мое настроение калейдоскопически меняется и что я и ее делаю больной. Потом сказала, что днем была в кафе «Бом» на Тверской с Леней. На мой вопрос, кто такой Леня и почему она его так называет, она улыбнулась и сказала: «Ты ведь знаешь, что я паршивая женщина»». Тут надо заметить, что именно все порочное и дурное в Елене Николаевне сводило нашего героя с ума. Он обожал ее корявый почерк, ее неряшливость, чувственность, его необычайно возбуждал вид драного, спускающегося с ее ноги чулка. И эта «паршивая женщина» прозвучала для него как признание в измене, как хвастливое заявление о том, что она дарит свою сладость, без которой он не может и не хочет жить, другому. В голове у «Отелло» помутилось. «Я выхватил нож из кармана пальто, — рассказал он далее, — и ударил им ее в грудь. Она вскрикнула. Я схватил ее в объятия, стал целовать и спрашивать, жива ли она. Она не отвечала. Я стал кричать, звать на помощь, но никто не отзывался — улица была пуста. Я положил Елену на скамейку и побежал на Тверскую. Оттуда привел извозчика. Мы положили Елену в пролетку и помчались в Екатерининскую больницу. Она еще стонала…»
В десять часов вечера в Новоекатерининскую больницу у Петровских Ворот бьпа доставлена женщина лет двадцати пяти со сквозной колотой раной груди. Ею оказалась Визарова-Юккель, проживающая в квартире 13 дома 2 по Дегтярному переулку. Медицинская помощь ей не оказывалась, так как она была мертва. Олег Николаевич Фрелих прошел обследование в Алексеевской больнице на Канатчиковой даче (земля, на которой стоит больница, принадлежала когда-то купцу Канатчикову, а потом у него выкупил эту землю городской голова Алексеев, который и создал там психиатрическую больницу. — Г. А), и врачи признали его психически больным. Он два года находился в психиатрической лечебнице профессора Усольцева. Что с ним стало потом, неизвестно.
Убийства из ревности не прекратились с утверждением нового общественного строя. Был, например, такой случай. В одном из корпусов дома 13 по Большому Балканскому переулку, там, где он выходит на Каланчевскую улицу, жил тридцатидвухлетний инженер-электрик Владимир Сергеевич Титов с женой Анной. Анна училась в Инженерно-строительном институте имени Куйбышева. Там она подружилась с однокурсником Константином Отрешко-Арским. Как-то пригласила его к себе домой. Потом он стал ходить к ней чаще, вместе стали заниматься. Титов сначала не ревновал, потом делал вид, что не ревнует, а потом делать вид ему надоело. Между мужем и женой начались ссоры. Анна сначала говорила, что у нее с Константином ничего нет и быть не может, что он просто ее товарищ, но когда ссоры зашли слишком далеко, не выдержала и бросила Владимиру, что любит Костю больше, чем его. Этого Титов пережить не мог. 20 ноября 1934 года в десять часов вечера он встретил в своем подъезде Отрешко-Арского (тот возвращался в общежитие) и два раза выстрелил в него. В Институте имени Склифосовского Отрешко- Арский сообщил, что стрелял в него Володька, то есть Титов. Титов же свою вину отрицал и утверждал, что в тот момент, когда был ранен Отрешко-Арский, он находился в кинотеатре и смотрел «Чапаева». Через девять дней после случившегося Отрешко-Арский скончался, Анна вскоре куда-то уехала, а Титов в 1936 году был осужден на пять лет лишения свободы. Из сохранившейся домовой книги следует, что Титов после войны вернулся в родной дом. Получил комнату в корпусе, выходящем на Каланчевскую улицу, там, где был так называемый «круглый» гастроном, а потом, в шестидесятые, переехал в новый район.
Александра Евтихиевна Соколова тоже не пощадила свою соперницу В 1937 году Александре Евтихиевне шел сорок первый год. Работала она акушеркой роддома при заводе «Красный богатырь», а жила с мужем в квартире 4 дома 72 по 2-й Тверской-Ямской улице. Однажды, это было 16 января 1937 года, в дверь постучали. Она открыла. На пороге стояла Мотя Макас, ее бывшая соседка. Мотя сказала, что зашла за вещами. Дальше она стала говорить что-то совсем странное. Сказала, что уезжает с ее, Соколовой, мужем, что она беременна от него и не знает, делать ли ей аборт. Александра Евтихиевна обомлела, в голове ее как будто соединились два провода. Не помня себя, она схватила скалку и ударила ею Макас. Та с криком выскочила в коридор. Тут Соколова ее настигла. Началась борьба. Соколовой попал под руку тяжелый металлический пестик, и она им несколько раз ударила по голове мать будущего ребенка своего мужа. Макас была убита. Соколова раздела труп, разрезала его на несколько частей и сожгла вместе с одеждой в двух голландских печах. Получила она за свое преступление пять лет.
Люди, склонные к однополой любви, ревнуют своих возлюбленных не меньше, чем их разнополые собратья. Вот какой странный случай произошел 22 января 1937 года в квартире 189 дома 6 по Мантулинской улице. В двенадцать часов дня в ней собрались на чаепитие старушка Ульяна Воробейкова и молодые женщины: Муза Авдеева, Людмила Белякова и Надежда Черноусова. Надежда Черноусова принесла торт. Сама его разрезала, разложила на тарелочки и поставила на стол. Воробейкова и Авдеева съели по кусочку. Белякова есть торт не хотела, но Черноусова ее уговорила. Не успели Воробейкова, Авдеева и Белякова допить чай, как уснули. Черноусова вызвала «скорую помощь». Воробейкова и Авдеева вскоре пришли в себя, а Белякова умерла через двадцать минут после того, как ее доставили в Боткинскую больницу. Сначала все решили, что она отравилась тортом. Торт исследовали. Оказалось, что он посыпан морфием. Начали было подозревать фабрику «Моссельпром», изготовившую торт, но когда установили, что морфий имеется не только на его поверхности, но и на разрезах, грешить на фабрику не стали. Ясно было одно: убийца находилась за столом и была это, вероятнее всего, Надежда Черноусова, которая и торт принесла, и сама не пострадала. К тому же выяснилось, что раньше она работала в больнице и имела возможность достать морфий. Когда стали допрашивать свидетелей и, в частности, родителей Беляковой, то выяснилось, что между Черноусовой и Беляковой были необычные отношения. Надежда слишком явно опекала Людмилу, ревновала ее, не давала ей знакомиться с мальчиками. Людмила подчинялась ей. Окружающие замечали, что подруги были чересчур ласковы друг с другом. Особую активность в ласках проявляла Надежда. Она при всех целовала Людмилу, и у нее при этом загорались глаза. Бывало, она щипала Людмилу, устраивала ей сцены ревности. Людмила тяготилась влюбленностью в нее Надежды, но поделать ничего не могла — Надежда подчинила ее своей воле. Выяснилось также, что, измученная своим патологическим влечением и не видя возможности связать свою жизнь с Людмилой, Надежда Черноусова предложила Людмиле Беляковой покончить с собой: отравить сначала ее, а потом отравиться самой. Как мы видим, половину этого замысла Черноусова осуществила. Московский городской суд приговорил ее к десяти годам лишения свободы.
Когда-то, до революции, убийство из ревности называли убийством на романтической почве. В советское время на этот мотив стали смотреть как на низменный. В нем усматривали покушение на право государства вмешиваться в частную жизнь людей. В статье «Уголовное право и психология. Роль мотива в уголовном праве», опубликованной в 1925 году в журнале «Право и жизнь», Г. С. Фельдштейн писал: «Ревность в своей основе является комбинацией эгоизма и злобы… половая ревность является, несомненно, пережитком стремления к полному обладанию другим лицом и использованию его. Это чувство не может при развитом состоянии общества считаться заслуживающим особой охраны и культивированию его. Мы должны видеть в ней реализацию мотива антисоциального, подсказываемого эгоизмом, злобностью как его вероятными источниками… Ст. ст. 142 и 144 УК РСФСР ставят ревность в ряд с другими низменными
