слово – это он скорее почувствовал, чем услышал, – и все равно не разобрал, какое именно. Хотя по интонации – вроде бы русское. Ладно, хрен с ними…
Николай повернулся и обнаружил, что Сергей улыбается, как Чубайс при виде электролампочки.
– Опять?
Он только кивнул, все-таки чуточку пристыженный. Забавно, что Сергей все-таки сначала прикрыл его, встав именно так, как это требовалось по ситуации. И только после ее благополучного разрешения позволил себе поскалиться… Все же они сработались. Хорошо было и то, что он сначала действовал «в соответствии с обстановкой» и только потом начинал высказывать претензии или комментировать. Сам Николай давно научился поступать так же, и были люди, которые это ценили.
– Я их тоже заметил, но мне показалось, что они просто провинциалы. Знаешь, если в Питер приехать из какого-нибудь совсем далекого Большого Мухосранска-на-Каме, то лица будут именно такие. Я видел.
– Может, ты и прав, – кивнул Николай, которому предположение показалось достаточно реалистичным, но Сергей все-таки не выдержал и добавил:
– Вы, питерские, все такие. Сейчас даже в Москве меньше снобов стало, чем здесь. Подумай об этом и не злись ни на себя, ни на них. Они наверняка вообще не поняли, о чем ты спрашивал. Приняли за уколотого? – ага? Ну и расслабься!
Они остановились на развилке замешенных на замерзшей грязи дорожек.
– Ты пешком? Проветри голову, это бывает полезно. Да и выходной завтра, тоже отдохнешь.
– Как ты думаешь, сколько нам всем осталось? – спросил Николай вслух, вместо того чтобы оправдываться дальше или рассказывать про ожидающий его «выходной». Это все равно не помогло бы: только что произошедшее в любом случае охарактеризовало его перед парнем как полного идиота.
– Года полтора-два минимум, – твердо, не задумавшись ни на секунду, отозвался Сергей. – А то и больше: все три, при хорошем раскладе. Мобильные «Тополя» окончательно выводят к 2015-му: к этому году и нужно рис в погреба закладывать. Так что не перегори к этому времени. Пока, в общем. До вторника…
Они стукнули друг друга по рукам и разошлись: один в метро, другой в сторону Каменноостровского. Николай шел, глубоко задумавшись, даже не столько над последними словами товарища, сколько над их тоном. Тема готовящегося вторжения была в их разговорах далеко не новой, но все равно интересно, как четко парень поймал смысл его вопроса. Хотя если жить достаточно долго, то увидишь и не такое. В одном из стройотрядов Николаю пришлось нарваться на случай, который убил его наповал в отношении существования возможности считывания информации с окружающего как чего-то большего, чем просто теоретическая концепция. Они играли в «Зулуса» – классическую игру студентов всех специализаций и научных работников в отпуске: загадываешь про себя слово, сообщаешь, имеется в виду нечто собственное или нарицательное, и выдаешь первую букву. После этого тебе начинают наперебой задавать вопросы, подпадающие под схему «это то-то?» Если ты не способен ответить, то называешь вторую букву, и так до тех пор, пока слово не будет угадано. Выигравший становится тем, кто загадывает следующее. Хорошая игра, ее многие любят. И вот в тот раз, когда очередь дошла до него, Николай загадал давно задуманное «собственное на букву «К»». Он ожидал, что уж полчаса-то отгадывание экзотического имени займет точно. «Барон Пьер де Кубертен?» – небрежно спросил один из товарищей, навсегда убедив его в том, что к «проколам сути» нужно все-таки относиться с хотя бы минимальным уважением. Ни разу до этого странного эпизода ушедший позже куда-то в МАПО доктор таких способностей не проявлял. А что с ним стало дальше и не видит ли он людей насквозь, как, говорят, делал доктор Боткин, – об этом Николай уже не имел никакого представления. Их дороги разошлись настолько радикально, что, окончив институт с разницей в три года, они могли никогда и не встретиться. Отсюда оставалось мучиться сомнениями.
До дома Николай дошел в таком же, в общем-то, задумчивом настроении, в каком расстался с Сергеем. Именно эта самая задумчивость и сохранялась на его лице все то время, пока он с шумом раздевался в заставленной сохнущими сапогами прихожей. Родители тоже только-только откуда-то вернулись и теперь с явным неодобрением его разглядывали.
– Живой сегодня? – с непонятной интонацией в голосе спросила мама, когда он разогнулся и снял со стула сумку – тащить в ванную.
– В средней степени, – вынужден был признаться Николай, потому что то, как он морщился и нежно трогал себя за ногу, мама уже наверняка срисовала.
– И куда на этот раз?
– Первый раз в плечо со спины. Но издалека, нестрашно. И потом, в самом конце – в грудь и в ногу. Это уже лишнее было, конечно.
– А успехи?
– Да особо никаких, – был вынужден признаться он, с некоторым уже напряжением пытаясь понять, что родители собираются делать, начиная в очередной раз этот разговор. – Так, боевое сколачивание. С переменным, мягко говоря, успехом, – но полтора общих часа в активе, это всегда полезно…
– Для чего полезно?
– Да для спорта, для чего же еще.
Ответ был самую малость грубоват, – тем более, что ничего такого родители пока не спросили. Хотя явно и собирались. Николай попытался пройти в коридор со своей раскачивающейся на ремне сумкой, но это не сработало: отец небрежно остановил его жестом руки и спросил, как продвигается оформление соответствующих бумаг в отделении. Его можно было, конечно, понять. Начавший «поступать в аспирантуру» уже с полгода назад и полагаемый им явно неглупым сынуля не сделал пока ничего, выраженного в официальных документах. Ссылки на бюрократию, воспринимаемые сначала с полным сочувствием, действовать на отца переставали. Судя по всему, он уже понял, что должность больничного ординатора терапии в Покровской, бывшей имени Ленина клинике в Гавани есть то, на чем его сын застрял окончательно. То, какие резоны у того могут иметься для такого выбора, отец искренне не понимал – и не понял бы, даже ответь ему сын честно. На самом же деле Николай просто не верил, что проживет ближайшие четыре года.
– И что?
– В смысле, «что»?
В этот раз прямого ответа, способного развить скандал, не последовало, и таким случаем грех было не воспользоваться. Несмотря на разрекламированный дезодорант, от Николая несло потом, и душ был весьма кстати: уж против этого родители не возразили. Кроме того, 10 минут шумящей воды и оптимистичного марсианского уханья из ванной давали им некоторый шанс успокоиться. То, что это все-таки не сработало и что настроены они были серьезнее, чем он надеялся, Николай понял позже нужного, и вот это было худо. Спокойно прошел даже обед. Слава богу, сама терапевт, мама всегда положительно расценивала возможность дать сыну поесть без излишнего давления на нервы. А вот потом, вместо того, чтобы найти себе повод куда-нибудь уйти по неотложным делам, он зачем-то зашел к ним в комнату. Больно уж там было тихо.
– Спасибо, что заглянул.
Что ж, теперь оттенок в голосе отца определялся без труда. Сарказм. И еще неодобрение. Тоже не новость, конечно, но все равно паршиво для начала. Несколько вводных вопросов, – так, для разогрева. А потом настоящий:
– Ну скажи мне, Коль, – ну когда ты прекратишь вести себя, как… Как заклиненный на всем этом. Ну скажи нам, как ты представляешь себе свое будущее?
Николай вздохнул. Свое будущее он представлял вполне четко: как стоп-кадр из кинофильма. Но если бы он описал родителям то, что стояло перед его глазами, то специализированную по соответствующему профилю бригаду «скорой» они вызвали бы, наверное, сразу. Поэтому он предпочел соврать – и сделал это даже без большой борьбы с собой. Хоть какое-то, пусть и выстроенное на иллюзиях спокойствие родителей было ему важнее. Да и все равно, поверь они ему вдруг на все сто, оно будет относительным. А возможно – и недолгим.
– Работать буду, – произнес Николай вслух. – Работать, работать и работать. И учить языки, по мере сил. И автомат Калашникова, как положено делать реалисту. Извините уж меня за это.
– Колюня, ну ты же не то говоришь!
