включался в жилой фонд, находящийся в ведомстве ССП. Постепенно создавалась инфраструктура городка, но решения об окончательном завершении строительства дороги постоянно не выполнялись.
Дачи в Переделкине требовали от писателей больших затрат. Б. Пастернак писал О. Фрейденберг 1 октября 1936 года: «…достраивались эти писательские дачи, которые давались отнюдь не даром, надо было решать, брать ли ее, ездить следить за ее достройкой, изворачиваться, доставать деньги. В те же месяцы, денежно и принципиально решался вопрос о новой городской квартире (в доме по Лаврушинскому переулку. — В. А.)…»[372]
Разговоры о дороговизне дач часто велись в писательских семьях и стали даже занимать умы детей. 7 июля 1936 года А. Афиногенов записал в своем дневнике: «Кома (сын Иванова) — слышит разговор родителей, что денег нет для достройки дачи… а брат сказал ему, что на соседней даче висит объявление: „Хождение по территории строительства воспрещается — штраф 25 рублей“…
Кома: „Вот хорошо, мы подговорим свою учительницу, чтобы она пошла туда, а там ее оштрафуют на 25 рублей, все-таки деньги будут для строительства“»[373] .
Дачи были просторными и, прямо скажем, по тем временам — роскошными: в основном — двухэтажные с двумя комнатами наверху и четырьмя внизу. Но это обстоятельство пришлось не всем по душе. З. Пастернак вспоминала: «Мне не нравился наш участок — он был сырой и темный из-за леса, и в нем нельзя было посадить даже цветов. Мы были недовольны огромными размерами дома — шесть комнат с верандой и холлами, поэтому, когда в 1939 г. умер писатель Малышкин, нам предложили переехать в чудную маленькую дачу с превосходным участком, солнечным и открытым»[374].
О том, как велось строительство дач и каким было качество работ, писал в своем дневнике А. Афиногенов. Литератор, вероятно, планировал использовать свои дневники в творческой работе, поэтому повествование велось от третьего лица. Следует также учесть, что женой писателя была американка, приехавшая со своим первым мужем в СССР и оставшаяся здесь навсегда. Итак, дневниковая запись от 21 мая 1936 года: «Ему всегда становилось неловко, когда жена вступала в разговоры и начинала предъявлять всем свои повышенные требования к работе, к условиям жизни, ко всему, что было связано у нее с воспоминаниями о ее стране, где люди работали быстро, чисто, умело и недорого.
Подруга ее ходила вместе с ней по постройке и молчала из приличия, но диким и страшным казались ей цифры рублей, истраченных на постройку, и такую плохую постройку, которую в ее стране никто не согласился бы взять.
Жена начала объяснять строителю, почему это так в ее стране. „Не потому, что у нас много материалов, а у вас их нет. Смотрите, как много вы истратили и дерева, и кирпича, и известки, а как все плохо получилось. А у нас такие дома строятся для продажи разными компаниями, и если у меня в доме нет места для гладильной доски, а у конкурента есть — то я дома не продам, а стоит этот домик столько же, сколько и мой…“
Строитель улыбался покорно, вздыхал, разводил руками, говорил что-то про специфику и трудности, про то, что нет денег и разворовано много, а перерасход еще больший, обещал где-то что-то достать и поговорить, но в равнодушных его глазах читалось одно желание — как-нибудь развязаться с этим делом, получить свое и кончить… Он со всеми хитрил, всем обещал, намекал — иногда на неблагодарный труд, кое-кто понимал это и обещал компенсировать ему его усилия по его отдельной постройке — когда она будет закончена. Строитель клянчил авансы и все ссылался на материалы… то не оказывалось песка, то алебастра, то сухих досок А при первом же взгляде бросалась в глаза необычайной толщины штукатурка построек штукатурка закрывала даже наличники дверей и окон, и на нее был истрачен материал, которого хватило бы на вдвое большую площадь.
И конечно, строитель жаловался на своих предшественников и скромно хвалил себя, и опять предлагал, подмигивая, достать по блату какой-то трансформатор, без которого нельзя было провести электричество в дома… и требовал денег, денег, денег. Деньги шли, материалы тоже, но постройки почти не двигались. И никто не мог разобраться ни в чем»[375] .
Тот же А. Афиногенов замечал, как желание иметь материальные блага деформировало поведение литераторов: «Интеллигентные умные люди писатели рассорились из-за того, кому в первую очередь ставить забор. И до того дошли, что разговаривать перестали друг с другом, а напрасно, совершенно напрасно»[376].
Согласно Постановлению СНК СССР от 13 мая 1939 года Правление Литфонда приняло решение осуществлять строительство индивидуальных дач для писателей посредством выдачи им долгосрочных (до восьми лет) беспроцентных ссуд в сумме до 20 тысяч рублей. Строительное управление Литфонда обязывалось, в порядке договорных соглашений с литераторами, построить дачи в соответствии с индивидуальными пожеланиями[377]. Уже 22 июня была утверждена выдача долгосрочных ссуд на строительство двадцати одному писателю, среди которых были Н. Асеев, Вс. Вишневский, В. Герасимова, В. Катаев, С. Маршак К. Паустовский[378].
Репрессии 1937–1938 годов отразились и на обитателях Переделкина. Были арестованы Б. Пильняк И. Бабель, Б. Ясенский, А. Веселый, А. Малышкин, В. Зазубрин, В. Правдухин. После этих арестов правлением кооператива «Писатель» принимались решения о выселении из дач членов их семей, что подтверждалось постановлениями ССП. Так было, например, с дачами Зазубрина, Беспалова и Бруно Ясенского[379]. Но были случаи и другого свойства. В 1938 году после очередного ареста органы НКВД изъяли освободившуюся, но принадлежащую Литфонду дачу № 23 и передали ее Наркомату оборонной промышленности. В течение года Правление Литфонда неоднократно обращалось в Управление делами СНК СССР с просьбой восстановить нарушенное законное право на владение дачей. Но никакого ответа на свои запросы Литфонд не получил[380].
Дачи освобождались, и находилось немало охотников поселиться в них. Об одном таком случае поведала Т. Сартакова: «Дача Бориса Пильняка, превращенная им в цветущий изысканный сад, после его ареста была заселена двумя находчивыми заместителями наркома авиационной промышленности. Связываться с ними боялись, и все помалкивали. Павел Нилин со своим другом журналистом Сергеем Диковским пошли на отчаянный по тем временам шаг — зимой, когда дача была пуста, они просто-напросто вселились в нее. Замы подали на захватчиков в суд, но так как сами были по сути такими же захватчиками и, в отличие от Павла Нилина, не имели абсолютно никаких прав на писательскую дачу, то дело они с треском проиграли. Павел Нилин на всю жизнь остался на пильняковской даче, Сергей Диковский вскоре погиб на финской войне, а его вдова долго делила второй этаж с семьей Аркадия Первенцева»[381].
Летом 1939 года был арестован И. Бабель, а его дача перешла к Вс. Вишневскому, который прожил в ней до конца своей жизни. После него владельцем дачи стал В. Катаев.
В 1940 году бывшая дача Б. Пильняка вновь стала объектом захвата. Она находилась в распоряжении вдовы С. Диковского, когда в нее вселился А Первенцев. С его стороны это был, скорее, жест отчаяния, так как он и его семья из пяти человек не имели никакой жилплощади. В обход хозяйки дачи писатель испросил разрешение на заселение у А. Фадеева. В. Диковская написала несколько гневных писем в Союз писателей и обратилась в суд, который вынес решение о выселении захватчика. Казалось бы — банальная и вполне предсказуемая ситуация. Но вот реакцию писателей вряд ли кто смог бы предсказать: группа писателей (Ф. Панферов, Н. Вирта, П. Нилин, В. Лебедев-Кумач, А. Караваева, А. Серафимович, Н. Погодин) обратилась в писательскую организацию с письмом в защиту А. Первенцева[382]. В нем говорилось о том, что писатель был больным человеком и ему с семьей негде было жить, в то же время как Диковская имела комнату в Москве. К тому же «ей — одинокой ныне женщине вряд ли необходима вся площадь второго этажа этой дачи», поэтому она могла бы «дружески сожительствовать» с А. Первенцевым и его семьей. Заключили они свое письмо пламенным призывом к руководству Союза писателей: «Мы просим, чтобы Президиум ССП с такой же энергией, какую он проявил в защите якобы попранных прав т. В. Диковской, стал бы на защиту писателя-орденоносца т. Аркадия Первенцева и его семьи…» Сплотив ряды в порыве солидарности, про
