l:href='#n_45' type='note'>[45].
Грешным делом заметим, вряд ли Оргкомитет Союза имел возможность с такой скрупулезностью подсчитать всех своих писателей — дело в принципе неосуществимое. Но идея власти —
Многие писатели шли в ССП для того, чтобы получать различные льготы и привилегии. Причем подобных мотивов не особенно стеснялись. Поразителен пример Л. Ивановой, которая боялась, что в создаваемый писательский союз ее не примут, и просила «содействия и сочувствия»: «Я не могу не говорить, потому что мне умирать надо, потому что я с вами писателями — уже 10 лет, с 18-ти лет, и если вы меня выбросите из этого будущего Союза Советских Писателей, я пущу себе пулю в лоб». При этом назвать свои произведения потенциальная «самоубийца» не смогла, так как ничего не написала. Причиной своего литературного «молчания» она назвала плохие жилищные условия.
В очереди за заветными корочками выстроились куплетисты, либреттисты… Участник II пленума Оргкомитета ССП Никонов, говоря о жаждущих любой ценой попасть в члены Союза, сравнил их с очередью, которая «…напоминает давку около какой-нибудь столовой или закрытого распределителя»[47].
Была сделана безуспешная попытка провести дискуссию о том, кого следует, а кого не следует принимать в ССП. «Литературная газета»[48] отреагировала на нее вяло, а на местах она оказалась как бы и вовсе ни к чему. Причину подобного поведения литераторов неплохо объяснил А. Георгиев: «В среде литераторов существовало отчетливое понимание того, что вопрос решен политическим руководством принципиально — место в Союзе предоставлено тем, кто трудится на литературном поприще и поддерживает советскую власть»[49].
Союз писателей неоднократно предпринимал попытки «очистить» свои ряды. В 1938 году было принято постановление ССП, в котором говорилось: «С целью освобождения Союза Писателей от излишнего балласта и создания творчески жизненного состава Союза, считать необходимым пересмотреть списки членов и кандидатов ССП…»[50] В ходе пересмотра списков выяснились интересные подробности. Так, в ССП состоял чувашский писатель Григорьев, который давно ничего не писал. Основание числиться в ССП он приобрел тем, что в 1933 году опубликовал несколько стихотворений в газете «Канаш». Здесь надо отметить, что и сам Григорьев не очень настаивал на звании писателя и не захотел явиться на заседание Президиума ССП, где рассматривался вопрос о его пребывании в ССП[51].
О том, как зачастую проходила процедура приема в ССП, красноречиво свидетельствует письмо В. Герасимовой и А. Караваевой члену Политбюро ЦК ВКП(б) А. Андрееву от 2 марта 1938 года. В нем они пишут: «На другой же день на заседание президиума по важному вопросу приема в союз новых членов пришел… только один член президиума. Принимаемые в ССП должны были голосовать сами за себя»[52].
В 1937 году о курьезном случае при приеме в Союз писателей рассказал В. Ставский: «Обсуждали на комиссии кандидатуру
Наконец кому-то приходит в голову посмотреть анкету. И оказывается, что спорят о
На всем протяжении деятельности писательской организации обоснования принятия того или иного литератора в ССП зачастую имели мало отношения к творчеству. Например, в 1944 году В. Вересаев писал некоему Дмитрию Алексеевичу о детском писателе И. Масиленко. В письме он просил о его приеме в ССП: «Сейчас у него одного легкого совсем нет. Два года пролежал… Страдает постоянными легочными кровотечениями… Для него пройти в Союз, это вопрос существования. Те небольшие льготы, которыми пользуется член Союза, могут его спасти от смерти»[54].
Руководство ССП признавало, что в их организации много лишних людей, и в марте 1953 года в записке в ЦК КПСС отмечало две волны, которые привнесли в Союз много посторонних:
«Поблажки, допущенные при массовом приеме (в 1934 году во время организации ССП. — Я А), в дальнейшем вошли в практику работы Союза писателей… при приеме в ССП — снижались требования к вновь поступающим, благодаря плохому изучению вновь принимаемых, а зачастую и из непринципиальных, приятельских отношений.
Много случайных людей… попало в Союз писателей в годы войны и в первые послевоенные годы — в силу стремления большого числа лиц… проникнуть в Союз для получения материальных преимуществ, связанных с пребыванием в нем»[55].
Правда, необходимо отметить, что данное обращение в ЦК КПСС А. Фадеева, А. Суркова и К. Симонова носило антисемитский характер и явные отголоски борьбы с «безродными космополитами» 1949 года, так как в нем делался акцент на то, что большинство «засоряющих» организацию — евреи.
В Постановлении ЦК ВКП(б) 1925 года «О политике партии в области литературы» литераторов 1920-х годов условно разделяли на три категории: крестьянские, попутчики (то есть те, кто активно не высказывался против советской власти, но и не полностью соглашался с ее деятельностью) и пролетарские писатели. К середине 1930-х годов крестьянские писатели были, по сути, приравнены к антисоветским (тем, которых в СССР не осталось, которые уехали за границу). Затем эта схема перекочевала в литературоведческие и исторические труды[56]. Пользуясь этим делением, необходимо иметь в виду, что оно подвижно и умозрительно. Политические настроения зависели от изменяющейся политической ситуации, а интеллигенция никогда не была однородна.
Ко времени подготовки I съезда советских писателей антисоветские писатели (или те, кого к ним причисляла власть) либо эмигрировали, либо оказались в сталинских лагерях, либо прекратили свою активную деятельность. По существу, и к моменту образования ССП, и в дальнейшем сохранялись две категории литераторов. Идейные взгляды и ценностные основы творчества пролетарских писателей оставались неизменными — апологетика существующего строя, деятельности партии и правительства. Попутчики же чаще прибегали к мимикрии, старались уходить от острых тем. Но подобная схема отражает только глубинную политическую подоплеку, и то лишь весьма условно. До начала тридцатых годов советская литература оставалась, безусловно, полифоничной и многоголосой. Несмотря на то, что сначала по ней гуляла «рапповская дубина», а затем литературный процесс оказался в тисках партийно- государственной машины.
Существующие в научной литературе немногочисленные работы по истории I Всесоюзного съезда советских писателей в основном посвящены его политическим аспектам, влиянию на идейно- художественное развитие литературного процесса. Но, объединив писателей на одной идейной платформе и вооружив их творческим методом социалистического реализма, это мероприятие имело много и других жизненно важных для тружеников пера сторон. В силу темы нашей книги интересно проследить, как съезд вписался в повседневную жизнь литераторов, насколько отразил ее и какое воздействие оказал на повседневность писательского бытия.
Как известно, подготовка съезда началась с принятия известного Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций»[57], согласно которому многочисленные писательские организации объединялись в одну, состоящую из писателей, полностью «поддерживающих платформу Советской власти».
7 мая 1932 года вышло Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «Практические мероприятия по проведению в жизнь решения о перестройке организаций писателей». Изначально съезд планировался как подконтрольное партии мероприятие: «С первых шагов подготовки съезда партия твердо взяла бразды правления в свои руки. Неоднократно совещания высшего руководства страны проводил лично Сталин с участием ближайшего окружения (Молотов, Каганович, Ворошилов и др.)…Они не только контролировали извне каждый шаг писателей, но даже были введены в структуру Оргкомитета (И. Гронский, В. Кирпотин,
