формирует корпус, чтобы повести его на фронт. «Товарищи» и вправду готовят наступление.
— Слышал, — кивнул Алексей.
— Если так, то мы пока с ними, — сказал Павел, разливая вино по бокалам. — За Победу, брат!
Глава седьмая
АРТУР
Кончились приключения — начались мытарства. Та малая мелочь, что завалялась у меня в кармане, истратилась очень быстро, и я стал до обидного резво опускаться на дно. Когда я всё же добрался до Парижа, то мало чем отличался от местного бомжа (по-ихнему, клошара). Три дня разыскивал российское посольство, ещё день мучился сомнениями, потом подошел к входу. Ажан, то бишь полицейский, стал меня гнать, но вышел сотрудник и провёл меня в посольство, а там сразу в ванную комнату, за что я был ему крайне благодарен. Отмякнув в горячей воде, я побрился и впервые за последнее время отразился в зеркале не рожей, а лицом — пусть и слегка осунувшимся .
В предбаннике (в данном случае: в предваннике), где я скинул свои лохмотья, их не оказалось. Вместо этого на деревянной скамье аккуратной стопкой лежало чистое бельё, а на плечиках висел моего размера костюм. Так что пред светлые очи посла России во Франции Александра Петровича Извольского я предстал во всём, так сказать, великолепии. Не знаю, что думал обо мне посол в свете полученных из Петрограда указаний. Говорил он со мной мало, был вежлив и холоден.
Зато за дверьми посольского кабинета меня ждал крайне «тёплый» приём. Та самая троица, что упустила меня у дома Игнатьева, заступила мне дорогу. Один, как бы невзначай, занял позицию между мной и окном. Нет, ребята, я уже набегался! Удивительное дело — я был даже рад их видеть. Возвращение в Россию, пусть даже в наручниках, которые, впрочем, на меня надевать похоже не собирались, не казалось мне теперь менее привлекательным, чем вожделенное ещё недавно путешествие за океан.
МИХАИЛ
Итак, Артур под конвоем бойцов Кравченко возвращается в Россию. Сухие строчки дипломатической депеши вызвали во мне много больше положительных эмоций, чем красочный рассказ Кравченко после его недавнего возвращения из Парижа.
« … Тогда он карабкается на двухметровый забор и исчезает в Парижских переулках! Признаться, я тому очень удивился. … Когда стоял на перроне вокзала Сен-Лазар, а до отхода поезда Париж — Шербур оставались считанные минуты, я уж было подумал, что Слепаков меня переиграл, но обошлось. … Вы бы видели лицо Артура, когда мы вошли в купе! … И тут я по выражению лица Слепакова определяю, что денег на билет до Нью-Йорка ему хватает. Пришлось одному из моих людей сработать под местного карманника. … Теперь Слепаков малым ходом следует в Париж, и будьте покойны, спеси в нём это путешествие поубавит!»
Честное слово, не знаю, что на меня тогда нашло. Может неуместное, на мой взгляд, Ольгино веселье? — она сопровождала рассказ взрывами смеха. Или я был недоволен, опять-таки, на мой взгляд, нарочито киношными действиями Кравченко — хотя ему-то про это откуда знать? Или мне просто вожжа под хвост попала? А может, и не первое, и не второе, и не третье. Может, четвёртое, пятое или шестое? Мало ли причин у такого важного государственного мужа, как я, быть чем-то недовольным? Так, Миша, так! Хлещи себя по самодовольной роже выдернутыми из собственного хвоста павлиньими перьями!
Процесс самобичевания был прерван появлением в кабинете секретаря.
— К вам нарком внутренних дел, Михаил Макарович!
— Просите!
Александровича я встретил почти у порога. После обмена приветствиями спросил:
— Ты нынче завтракал, или как всегда?
— Как всегда! — рассмеялся Александрович.
Я вызвал секретаря и попросил принести чай и бутерброды. До прихода персоны, ради которой мы и собрались сегодня в моём кабинете, оставалось ещё довольно времени, которое мы вполне могли употребить для беседы под чаёк. Поскольку я-то как раз успел позавтракать, и мой мозг не был отвлечён для приёма пищи, то, глотнув из стакана ароматного напитка, я и положил начало беседе.
— Во время совместного заседания Президиума ВЦИК и Совнаркома ты, хотя и проголосовал в конечном итоге «за», довольно холодно отнёсся к предложению прервать перемирие и начать широкомасштабное наступление по всей линии фронта… или мне показалось?
Александрович уж очень неторопливо дожевал бутерброд, потом поднял на меня твёрдый взгляд.
— Ты ведь прекрасно знаешь, что тебе не показалось. И если уж ты вызываешь меня на прямой разговор — давай оставим на потом все эти буржуйские политесы.
— Извини, — смутился я.
Александрович кивнул и продолжил:
— Если честно, то я, Миша, так до конца и не понял, для чего нам нужно продолжать лить рабоче- крестьянскую кровь с обеих сторон? Даже при том, что вы с Духониным и Брусиловым очень убедительно показали, что победа практически гарантирована.
Товарищ дорогой, если бы ты один так нас не понимал! Даже людям, посвящённым, кто мы и откуда (я имею в виду Ленина и Спиридонову), пришлось полночи талдычить про геополитические интересы России и утопизм мечтаний о скорой мировой революции. Первым, к счастью, они таки прониклись, да и то, подозреваю, один Ленин, Маша просто поверила мне на слово. Второе отвергли категорически и накрепко привязали к первому. Пусть пока так, наступлению это никак не помешает.
А Александровича я понимал. Мне и самому выступление Ленина на совместном заседании показалось не вполне убедительным, в отличие от доклада Духонина — вот кто разложил всё по полочкам! Не зря мы последние месяцы втайне от всех разрабатывали план осенней кампании. Попробую объясниться с наркомом внутренних дел простым языком.
— Понимаешь, Слава, мы, конечно, можем избежать потерь, о которых ты говоришь, если наши фронты просто останутся стоять на месте. Думаю, что к зиме Антанта победит и без нашего наступления. Скорее всего, падут обе монархии: и австро-венгерская, и германская, а Австро-Венгрия к тому же распадётся на отдельные государства. Какими они будут? Уж точно не монархическими! А, может, и социалистическими, такими, какое строим мы. И наше наступление тому только поспособствует. — Да простится мне этот панегирик во славу мировой революции!
— Складно у тебя получается, — хмуро кивнул Александрович.
— А почему тогда не весел? — поинтересовался я.
— Да не о том я, Миша, мечтал, не о том!
— А о чём? Да и про что ты, собственно, говоришь?
— Говорю я, товарищ ты мой дорогой, про нашу с тобой революцию. Какая-то она у нас не совсем марксистская получается. Рабочий класс хоть и у руля, но при действующей буржуазии. Сословия вроде как упразднены, а мы с бывшими угнетателями сюсюкаемся, вместо того, чтобы твёрдой рукой загонять их в ряды трудового народа, а кто не согласен — выжигать калёным железом!
— Огнём и мечом по ним пройтись предлагаешь?
— А хоть бы и так! Сила и правда сейчас на нашей стороне!
— Насчёт силы спорить не буду, а что касается правды… я заглянул Александровичу в глаза. — Не по правде истреблять своих соотечественников, если они не подняли на тебя оружие.
— Какая-то правда у тебя не такая, Миша, — покачал головой Александрович. — Они, значит, нас столетиями угнетали, стреляли, вешали, а мы их так не моги?
— Даже будь они России бесполезны, я бы и тогда ответил: «не моги». Но они, Слава, большую пользу нашему общему Отечеству приносят, хотя бы тем, что являются носителями культуры и знаний, которых
