отправилась в том направлении, где должен был находиться огород.
В огороде действительно работал Йон — в той самой шляпе и в тех самых деревянных башмаках. То есть не то чтобы работал. Он чистил лопату. Вообще-то в этом нет ничего особенного — в том, чтобы чистить лопату. Каждый нормальный человек после работы счищает со штыка налипшую землю. Но Йон не просто счищал землю, и даже не просто протирал лопату тряпочкой. Он надраивал ее так, будто хотел превратить в зеркало. И время от времени, чтобы убедиться в исполнении своего намерения, поглядывал на блестящую поверхность.
— Любуешься собственным отражением? Как сидит шляпа?
Это я сказала вместо приветствия, кивнув в сторону лопаты.
Чтобы быть ехидной и отвести от себя подозрения — если таковые почему-то возникнут.
То есть я сказала не прямо так. Я сказала то, что позволял мне мой английский:
— Тебе нравится то, что ты видишь?' шляпа? Твое лицо?
— Я чищу лопату, — строго ответил Йон. Видимо, шутка не показалась ему безобидной.
— Но она уже чистая.
Йон отвернулся, чтобы я ему не мешала. И мне пришлось уйти. А потом, через пару дней, я опять шла куда-то через огород. В этот раз Йон начищал тяпку. Уж блестевшая лопата была отставлена в сторону, и в нее заглядывалось раскрасневшееся к вечеру солнце.
— И это тоже должно блестеть?
— Она должна блестеть!
— Она уже блестит.
— Она должна блестеть как зеркало.
Йон кивнул.
— Как зеркало?
Йон продолжал натирать тяпку.
— Все инструменты должны блестеть?
— Да, все.
— Ты ждешь красивых девушек? Чтобы они на себя смотрели?
Конечно же, я хотела сказать не так. Я хотела сказать: «Собираешь по вечерам красавиц, разбивших зеркала?» Но у меня так не получилось.
Неожиданно Йон предложил:
— Хочешь посмотреть?
Я не поняла, шутит он или говорит серьезно. Поэтому продолжала стоять на месте и молчать. В общем-то, как дура. Йон поощрительно улыбнулся и поманил меня рукой. Я стала приближаться — такими малюсенькими шажками, чувствуя себя пойманной в ловушку. Он смерил взглядом мой рост, достал лопату с коротким черенком и поставил передо мной:
— Красиво?
Слова относились не к лопате. Слова относились ко мне, и я смутилась. Пожала плечами.
— Не знаю, что сказать.
— Красиво! — утвердительно заметил Йон и улыбнулся.
— А где же остальные? — я имела в виду красавиц. Нельзя же было оставить за ним последнее слово.
— Остальным это неинтересно.
— Что — неинтересно? Почему ты чистишь лопаты?
— Пойдем, скоро ужин.
Йон запер инструменты в сарайчик, и мы пошли в сторону кухни. Это было так странно: я — и рядом он, такой огромный, в своих деревянных башмаках.
На следующий день я попросилась на практику в огород. Мне разрешили. Возможно, мне пойдет на пользу, если со мной поработает Йон. Он хорошо знает свое дело. А в школе любое занятие связано с воспитанием.
Я думала, я мечтала: после работы мне доверят натирать лопаты. К моему удивлению, Йон сразу и безоговорочно отклонил это предложение.
— Ты просто сиди и смотри. Мне от этого хорошо, — сказал он и стал начищать металл ловкими, правильно рассчитанными движениями. Каждый раз, заканчивая, он призывал меня взглянуть на свое отражение — то в лопате, то в тяпке, то в узком лезвии ручной бороны. Сначала я рассматривала себя внимательно, потом начала корчить рожи и кривляться. Йон улыбался, будто чистка лопат приобрела дополнительный смысл.
На самом деле он почти не пользовался ни лопатой, ни тяпкой. Он чистил их, что называется, из любви к искусству. А работал в основном руками, стоя на коленях, перетирая землю, шевеля ее своими огромными ручищами, которые казались странно ловкими, умелыми и — такими ласковыми.
Я поймала себя на мысли, что движения его рук кажутся мне почти эротичными. Я подумала: как жалко, что это — не мне! И испугалась. Йон, перехватил мой взгляд. И, наверное, тоже что-то почувствовал. Он вдруг заторопился. Сказал, нужно сегодня закончить пораньше. Раньше, чем всегда.
— Почему?
— У меня дела. В лесу.
— В лесу?
— Я там немного чищу. Лесу тоже уход нужен. Я наметил себе участок. Это, это…
Он искал слово. По-английски он говорил лучше, чем я, но все-таки не совсем свободно.
— Служба?
Я хотела сказать, служение. Но он понял и кивнул:
— Да, служба.
— Ты следишь за деревьями, как они себя чувствуют?
— Я очищаю кору. От того, что на ней нарастает, — он показал мне большой нож — с таким же блестящим лезвием, как металлические части всех его инструментов. — И еще мечу сухие стволы. А потом вырубаю и жгу.
— Ты ходишь в лес жечь костер?
Йон кивнул.
— Я тоже люблю костер.
— Я не люблю. Я чищу.
— Я тоже хочу чистить.
— Это непросто. Это такое большое искусство — правильно жечь костер.
— Правильно? Что значит — правильно?
— Не должно оставаться углей. Только зола. Одна зола. Иначе лесу будет плохо.
— Одна зола?
— Да, зола. Уголь — это вредно. Он лежит на земле или в земле — сто лет, двести — и с ним ничего не происходит. Для леса это плохо, грязь. Родимые пятна.
— А зола?
— Зола — это другое. Это пища. Пища для деревьев. Поэтому жечь надо до золы. И это непросто.
— Научи меня! Научи, пожалуйста.
— Да, да, конечно. Но не сегодня. Потом. Как-нибудь потом.
Я поняла: он не хочет идти со мной в лес. Он боится.
И разгневалась. Рассердилась. Такой большой — и такой трус!
Но Йон все-таки позвал меня жечь костер. За три дня до нашего отъезда. Весь день мы провели за чисткой деревьев. Иногда он подсаживал меня, чтобы я могла забраться повыше: садился на корточки и сплетал пальцы рук. Получалась такая живая ступенька. Сначала я опасалась сделать ему больно. И было как-то неловко. Но потом поняла: это работа. Йон считает, что это работа. Поэтому — все в порядке. И наступала на подставленные руки уже смелее, а затем устраиваясь в основании какой-нибудь толстой ветки, как в гнезде.
Вечером Йон развел костер. Мы сидели, ели хлеб с сыром и смотрели на огонь, как он скачет по
