недовольно поморщился.
Tante Alexandrine встретила его в гостиной и недовольным басом спросила:
— Кто такой?
Уже лет десять она не узнавала и путала своих племянников, внуков, родных, двоюродных и прочих.
— Рудаков Константин, — ответил Костя.
— Да ты не Марьин ли сын? — все еще сомневаясь, спросила старуха.
— Да, ma tante.
— Не помню, не помню. Много вас, где всех запомнить.
Она сунула племяннику руку в шерстяной перчатке, впечатление о которой, самое неприятное, сохранилось у Кости с детства, и спросила менее сурово:
— Мать здорова? Ты вырос. Чаю хочешь?
Костя отказался от чая и осторожно передал просьбу Алексея. Когда Костя упомянул о трехстах рублях, генеральша сделала вид, что вовсе ничего не слышит, и громким басом позвала:
— Ракетка, Ракетка!
Маленькая злая собачонка выскочила из соседней комнаты и стала лаять на Костю, заглушая его слова.
— Молчи, цыц, Ракетка! — кричала генеральша.
Когда собака успокоилась наконец, Костя робко сказал:
— Может быть, ma tante, если вам неудобно дать 300 рублей, то хоть 100 вы дадите. Алексей в ужасном положении.
Генеральша пожевала губами и в задумчивости произнесла:
— Сто, сто рублей, большие деньги.
Но все же встала, подошла к старинной конторке в углу, вытащила большой ключ из-под кофты и со звоном открыла один из ящиков.
Костя тоже встал, уже почти уверенный в успехе.
Тетка долго перебирала какие-то портфельчики, бювары,{229} бумажники, наконец вытащила смятую, потертую сторублевку. Она посмотрела ее на свет, разложила на столе и тщательно стала разглаживать, задумчиво повторяя:
— Сто рублей большие деньги, большие деньги.
Костя собирался благодарить, как вдруг генеральша сунула сторублевку в конторку, с живостью, несвойственной ее возрасту, захлопнула крышку и заговорила оживленно:
— Погода сегодня, мой друг, холодная? Да? Я говорила, Ракетку нельзя сегодня гулять пускать. Теперь кашлять будет.
Обескураженный Костя поспешил откланяться.
«Старая идиотка», — думал он, садясь в сани, и велел извозчику ехать на Конногвардейский.
Дверь на звонок Кости открыли не сразу.
— Алексей Петрович дома? — спросил Костя.
— Не знаю, ваше благородие. Сейчас спрошу, — смущенно как-то ответил денщик и, осторожно ступая, будто боясь кого-то разбудить, пошел через столовую к дверям кабинета.
В светлой передней Костя увидел на вешалке зеленую бархатную шубку, и теми же духами, что от письма, пахнуло от нее.
Костя слышал, как денщик шептал что-то в дверь кабинета, и голос Алексея, наконец, громко и раздраженно ответил:
— Попроси обождать.
— Где-с? — спросил денщик испуганно. — Ну где?
— В столовой, болван! — отвечал Алексей из-за двери.
Квартира Алексея состояла из трех комнат: кабинета, спальни за ним и столовой, через которую был единственный выход из задних комнат.
Костя понял смущение денщика и сказал ему:
— Пойди спроси, может, мне заехать позднее? Только узнай когда, скажи, что поезд уходит в половине шестого.
Но в это время дверь растворилась, и вышел сам Алексей. Он был бледен, в пунцовой шелковой рубашке, глаза его блестели. Он обнял брата и заговорил по-французски:
— Прости меня, но я очень прошу тебя обождать немного. Не будем же мы говорить о том, что удобно или неудобно, в часы, когда сама честь, сама жизнь поставлены на карту. Ты будешь мне нужен.
Он еще раз поцеловал Костю и быстро, легко покачиваясь, вошел в кабинет, плотно затворив за собой дверь.
Денщик помог Косте раздеться и шепотом сказал:
— Барышня у них.
— Это не твое дело! — резко оборвал Костя и сел у окна в столовой, глядя, как морозная заря синим пламенем заливает ясное небо.
В кабинете говорили тихо, так что только изредка доносились отдельные слова да шаги Алексея. Костя беспокойно взглядывал на часы почти каждую минуту. Было уже начало пятого.
«Неужели не уедем сегодня? Хоть одному бы ехать», — досадливая мысль мелькала у Кости. Он встал и тоже прошелся по комнате.
Вдруг дверь полуоткрылась. Высокая дама в большой черной с белыми перьями шляпе стояла на пороге, держась за ручку.
— Это последний срок? — донесся хриплый голос Алексея.
— Если хотите, но я предупреждаю, что это ни к чему не приведет. Свои решения я редко меняю, вы это знаете, — ответила дама совсем спокойно и, застегивая перчатку, прошла в переднюю.
Костя растерянно поклонился ей и не знал, пойти ли ему помочь одеться даме или войти в кабинет, где наступила полная и зловещая тишина. Стоя посередине столовой, он видел, как дама с помощью денщика оделась, и когда она перед зеркалом, которое было видно Косте, поправляла шляпу, ему казалось, что она улыбнулась. Неторопливо вынула дама из кошелька двугривенный, отдала его денщику и, не оглядываясь, вышла.
Костя вошел в кабинет.
Алексей сидел у письменного стола, перебирая какие-то безделушки.
— Если ехать, Алеша, так уж пора, — робко сказал Костя.
— Да, да… Какое сегодня число? — рассеянно проговорил тот.
— Сегодня? — повторил Костя и машинально поднял глаза на календарь, висевший на стене. Листочки на календаре были оборваны до 27-го декабря, и большой крест, сделанный синим карандашом, зловеще сплетался с праздничными красными цифрами.
— Что это? — с невольным страхом воскликнул Костя.
Алексей обернулся к календарю, странная улыбка скривила его губы, казалось, он готов был заплакать.
— Ничего, ничего, еще пять дней осталось, пять дней, — прошептал он; прошелся по комнате и закричал:
— Ну, едем, Костик, едем! Эй, Иваненко, скорей чемодан укладывай.
Алексей шумно распоряжался, хватался то за одну вещь, то за другую, ругал денщика. Когда чемодан был уже уложен, он вдруг спохватился: «Ах, да!» — и побежал в спальню. Через минуту он принес оттуда маленький револьвер в чехле.
— Чуть было самое важное не забыл, — проговорил он, криво улыбаясь.
Костя вздрогнул и отвернулся к окну.
— Ну, ехать, ехать! Кажется, ничего не забыл.
Они быстро оделись и, напутствуемые пожеланиями денщика, сели в сани.
Яркий багрянец еще догорал за синим, далеким куполом собора. Было сухо и морозно; в ясных сумерках зажигались электрические фонари.
