— Я думаю, очень трудно столько времени провести без движения, — промолвил князь Михаил Васильевич. — Я не мог бы провести часа, если бы знал, что моя свобода, вот такая мускульная свобода, стеснена, — и он развел широко руками, как бы показывая свою свободу.
— Но ведь не все же такие, как вы, князь, — сказала с улыбкой Елена Петровна. — В вас кровь скифов, все вам бы двигаться, скакать, передвигаться. Вы — кочевник, мой друг, дикий варвар, и Англия не обуздала ваших порывов.
— О, татап, Англия поощряет силу и свободу движений.
— Ну, не всяких же движений, — засмеялась княгиня; в ее словах, обращенных к сыну, были насмешка и нежность.
Завтрак кончился. Елена Петровна вынула из плоского серебряного портсигара тоненькую папиросу. Пуская колечки дыма, княгиня сказала:
— Вы, Михаил, может быть, будете таким любезным кавалером, поможете Natalie пройти на террасу и займете ее, пока мы с Александрой Львовной погуляем по парку.
Михаил Васильевич с какой-то особой осторожностью подошел к Наташе, помог ей подняться и, сильно поддерживая, повел.
Большое зеркало в зале отразило широкую фигуру князя, серьезного и сосредоточенно- озабоченного, и рядом с ним Наташу в легком платье, с блуждающей, слегка сконфуженной улыбкой, идущей неверной, колеблющейся походкой. На широкой террасе было прохладно; цветы после жгучих ласк солнца благоухали. Князь посадил Наташу на мягкую кушетку.
— Вы похожи на морскую царевну,{281} которой волшебник дал ноги, — сказал он, и в первый раз улыбнулся, блеснув из-под черных узких усов белыми, острыми зубами.
— Да, помню; она погибла потом из-за любви к принцу. Правда? — сказала Наташа.
— Верно, верно, — будто обрадовался князь. — Я, стыдно признаться, люблю Андерсена до сих пор и нередко перечитываю его сказки.
Заложив руки за спину, Михаил Васильевич ходил по террасе. Этим бесконечным хождением взад и вперед он напомнил Наташе Митю. Она не думала эти недели о Мите, и сейчас мысль о нем кольнула ее больно и радостно.
Они молчали довольно долго.
Наконец князь сказал:
— Вы любите думать и мечтать; не правда ли, это самое лучшее, что есть в жизни?
— Не знаю, — ответила Наташа. — Но ведь вы только что говорили о движении, а мечтательность свойственна неподвижным людям. Разве жить не лучше, чем мечтать о жизни?
Князь остановился и после молчания сказал серьезно, даже печально:
— Не всякому дано уменье жить. Разве так много в наше время умеют чувствовать сильно, верить, страдать, любить, наконец? Очень трудно жить.
— Очень трудно жить, — повторила Наташа задумчиво.
Случайно их глаза встретились, будто оба искали друг у друга ответа на мучительный, затаенный вопрос.
Из аллеи вышли княгиня и Александра Львовна.
— Надеюсь, князь был достаточно любезным собеседником? — улыбаясь, говорила Елена Петровна.
На другой день в мягком княжеском экипаже Александра Львовна и Наташа ехали домой.
Желтая рожь колыхалась по обеим сторонам дороги. Было душно; укачивали мягкие рессоры.
— Вот и домой, слава Богу. Как в гостях ни хорошо, а дома лучше, — говорила Александра Львовна.
— Да, конечно, — рассеянно соглашалась Наташа.
Ей было несколько грустно, что кончилась ласковая тишина болезни, и вместе тревожно билось сердце; казалось, что ожидают дома какие-то важные новости.
Проехали десять верст как-то неожиданно скоро, и когда показалась на пригорке усадьба, вся в зелени, Наташа в первую минуту не узнала даже родных мест. Все казалось меньше: Злынка показалась совсем узким ручейком, дом показался совсем маленьким и низким.
Произошла заминка, когда Александра Львовна вышла из экипажа, а Наташа осталась сидеть, ожидая, кто поможет ей выйти. Горничная Марфуша первая подбежала и, весело заговорив:
— Наконец-то, барышня милая, вернулись. Соскучились мы без вас, — ловко помогла Наташе, почти донеся ее на руках до крыльца.
Андрей Федорович и Коля поцеловали Наташу. Митя молча пожал руку. Все казались несколько смущенными.
Александра Львовна и Марфуша взяли Наташу под руки и повели в гостиную.
— Какая духота тут у вас и пыль, — сказала Александра Львовна и начала открывать все окна.
— Я думаю, мне нужно будет завтра поехать с визитом к Чугуновым и поблагодарить за гостеприимство, — промолвил Андрей Федорович, избегая смотреть на Наташу, усаженную на диване.
— Я не думаю, чтобы это было тактично, — ответила Александра Львовна. — Княгиня и князь очень любезны, но ведь случай только познакомил нас с ними. Не нужно придираться к случаю и навязывать знакомство, которое нам совсем не по плечу. Если они этого захотят, князь сам приедет к нам.
— Он приедет, он сказал, — вмешалась в разговор Наташа и сейчас же замолчала, рассердившись на самое себя.
Андрей Федорович еще долго продолжал спорить, доказывая, что лучше знает все тонкости этикета.
Коля, стоявший с Митей в дверях, подошел наконец к Наташе.
— Ну, рада, Ната, что возвратилась наконец домой? — спросил он.
— Что же радоваться? — раздраженно ответила Наташа. — Веселого немного здесь у вас.
Уныло проходил первый день дома. Андрей Федорович ворчал. Наташа была молчалива и задумчива. Александра Львовна суетилась по хозяйству, пришедшему в расстройство за это время. Наступили сумерки, уже темные по-осеннему. Коля и Митя вышли в сад.
— Вот и осень уже, — задумчиво сказал Коля и, помолчав, добавил. — Какая Наташа странная стала, озлобленная какая-то. Больно смотреть, как она хромает.
— Да, это ее раздражает, — ответил Митя, — если она останется всю жизнь такой-то.
— Ты думаешь, это возможно? — тревожно перебил Коля. — Ведь доктор говорил, что никаких последствий.
— Не знаю, мне почему-то показалось, что она всегда, всегда будет такой, — произнес Митя.
— Хромой?
— Нет, я не про это. Нога пустяки. Какой-то беспокойной и злой.
— Разве Наташа злая? — удивленно спросил Коля.
— Да, с какого-то дня она стала злая к себе и ко всем. Это случилось перед болезнью. Помнишь, в лесу, как она с нами говорила? А теперь болезнь укрепила в ней это. Она рада мучить себя и всех.
— Я тебя не понимаю, Митя, — тихо промолвил Коля. — Скажи, ты любишь Наташу?
— Я всех вас люблю, я так привык к вам. Ты сам говорил, что я — брат, — смущенно бормотал Лазутин.
— Нет, не так, не по-детски, а как чужую, как не знаю, как влюбляются.
— Я не знаю, не знаю, — тихо ответил Митя.
В гостиной горела лампа на круглом столе перед диваном. Наташа лежала на диване, положив голову на колени Александры Львовны. Они оживленно о чем-то говорили.
— Да, он очень, очень милый, — повторяла Наташа в ту минуту, когда входили мальчики. — Любезно, нечего сказать, — обратилась к ним Наташа, приподнимаясь. — Полчаса со мной не посидите. Митя еще ни одного слова не сказал с тех пор, как я приехала. Или вам мое убожество так противно? — Наташа улыбалась; глаза ее блестели возбужденно.
— Ну что ты глупости придумываешь? Кому ты можешь быть противна? — беспокойно заговорила
