Россия: критика исторического опыта. Том1

себя как единственного в мире православного независимого государя, преемника Византийского императорского дома. Самодержавие было дальнейшей экстраполяцией представлений о функциях хозяина-вотчинника, где «вольные люди были политической случайностью». В. Ключевский замечает: «На таком основании можно было построить не государственный порядок в объединенной Великой Руси, а запоздалую пародию удела…» [20].

Специфика авторитаризма заключается в том, что центр тяжести принятия решений смещался к монологу, который охватывал все общество, тогда как учет разнообразия интересов локальных миров отходил на второй план. Высшее руководство, воплощавшее авторитарный монолог, включало не только первое лицо, но и боярскую думу — этот модифицированный институт соборного типа. На этой основе возник идеал, который можно назвать ранним умеренным авторитаризмом. Он опирался на представления о власти отца, осуществляемой в рамках обычая, традиции, основанной в конечном итоге на общем согласии семьи, рода. В противном случае в действиях первого лица могли видеть нарушителя порядка, носителя зла. Боярская дума, как и вече, возникла как собрание локальных миров. Но это было уже собрание не глав семей, а первых лиц, отождествляющих себя прежде всего с бывшими независимыми княжествами. Князья шли на службу московскому князю точно так же, как старая племенная знать шла на службу в Киевском государстве. Еще в XVI в. большинство бояр в думе составляли потомки удельных державцев. В думе сидели «всё старинные, привычные власти Русской земли, те же власти, какие правили землей прежде по уделам; только прежде они правили ею по частям и поодиночке, а теперь, собравшись в Москве, они правят всею землей и все вместе, в известном порядке старшинства расстанавливаясь у главных колес правительственной машины» [21]. Авторитаризм, смещавший власть вверх, фильтровал этот поток князей. Влияние «государева двора» привело к тому, что основная масса князей во второй половине XV и первой половине XVI века уже не входила в думу [22]. Не могло быть и речи о принципе демократического представительства бывших княжеств в думе, тем не менее сам принцип совместного управления первого лица и «князей и бояр» оставался незыблемым. Боярская дума принимала все важнейшие решения по формуле: «Царь указал, а бояре приговорили».

Бояре в значительной степени сохранили свою мощь и влияние, что было связано с тем, что до середины XV века высшая власть практически не пыталась подчинить постоянному контролю местные власти. Ключевский называл такой порядок «локализацией управления». Бояре считали себя независимыми от воли государя, но признавали его «самодержавство». Общество не доверяло князю, если он действовал без бояр. Государь и дума — нераздельные элементы единой верховной власти [23]. Никто не стремился и не мог изменить сложившийся порядок. Поэтому конфликты, возникавшие в процессе принятия решений, могли разрешаться не изменением социальных отношений, а столкновениями между его участниками, как это имело место и раньше. Характерны постоянные конфликты между первым лицом и боярством, которое роптало или вовсе «отъезжало». Царь мог называть бояр «смердами», мог подвергать того или иного боярина опале, но ни с той, ни с другой стороны не было поползновений к коренным переменам в отношениях. Даже Иван IV Грозный (1533–1584), изрядно потрудившийся над избиением бояр, признавал, что дума является необходимым, естественным посредником между царем и народом.

Соборность боярской думы превратилась в свою противоположность, дума стала инстанцией, высоко стоящей над всеми локальными мирами. Ее решения приобретали авторитарный характер, т. е. были заданными извне для всех локальных миров. Здесь действовала уже известная формула: «На что же старейшие сдумают, на том же пригороды станут». Но теперь речь шла не только о пригородах. Высшая власть стала особым локальным миром, чьи решения касались всех локальных миров, всего общества. Соборный идеал обернулся авторитаризмом.

Идеал, ставший господствующим в результате инверсии, однако, не дошел до логически возможной крайней точки, т. е. до абсолютной противоположности соборности, до авторитарной власти одного лица, подчиняющего себе не только общество, по и всю систему управления. Такое несовпадение реального процесса с логикой инверсии объясняется тем, что инверсия никогда не существует в чистом виде. Определенный уровень способности формировать срединную культуру неизбежно тормозит инверсию, которая тем самым приобретает характер вялой инверсии. Ее можно расценивать как инверсию, застрявшую на половине пути.

Государственность, возникшая на основе раннего умеренного авторитарного идеала, достигла важных успехов. Тем не менее постепенно выявились существенные недостатки сложившегося порядка, которые стали порождать дискомфортное состояние, постепенно переходящее опасный порог. Для решения задач большого общества выдвигались методы, оправдавшие себя в рамках локальных миров, но в условиях большого общества они оказывались неадекватными, порождали нарастание социокультурных противоречий, ослабление способности следовать социокультурному закону.

Ошибка Ивана Грозного

Яркой фигурой господства раннего умеренного авторитаризма и одновременно его упадка был Иван IV. Для его попытки решить медиационную задачу характерны два существенных элемента. Во-первых, он стремился выйти за рамки вялой инверсии, прибегая к тем или иным методам, прежде всего к террору, и тем самым сокрушить умеренный авторитаризм и утвердить крайний. Это стремление довести авторитаризм до крайности выразилось в разных формах. Царь, например, говорил, что в отличие от других государей он правит не людьми, а скотом. Он возводил произвол в принцип: «Жаловать своих холопов мы вольны и казнить их вольны же». Царь в своих посланиях князю Курбскому говорил, что нарушение воли царя есть нарушение воли Божьей. Во-вторых, в его политике налицо попытка объединиться с вечевым идеалом, господствующим в локальных мирах, направленных против начальства, против ценностей сообществ среднего уровня. Сами эти попытки и их результаты оказались весьма поучительными для всей последующей истории страны.

Глубинная причина террора Ивана IV заключалась, видимо, в том, что до крайних пределов обострился конфликт между существующей консервативной организацией власти и потребностью царя сделать ее более управляемой на путях усиления авторитаризма. Царь видел в препятствиях, чинимых советниками из бояр, причину ограниченности его авторитарной власти. Здесь он совершил распространенную в последующей истории ошибку, состоящую в персонификации социальных явлений, т. е. в сведении тех или иных расцениваемых негативно явлений к проявлению злой воли конкретных лиц (в данном случае — прежде всего бояр), но никак не общего, исторически сложившегося порядка вещей. Это порождало у царя постоянный страх. Он то пытался заручиться одобрением английской королевы на убежище, то собирался в монастырь. Опасаясь своего окружения, он тайком бежал из Москвы и дважды отрекался от престола. Успеху антибоярской политики как будто способствовало экономическое ослабление бояр в связи с уходом крестьян на новые земли, а также явные антибоярские настроения в массах, в интеллектуальных и церковных кругах. Тем не менее всего этого оказалось недостаточно для окончательной ликвидации боярства и установления крайних форм авторитаризма. Бояре были сильны своей квалификацией в деле управления, в их руках были связи, навыки. Бояр можно было истребить, но без них нельзя было обеспечить абсолютно необходимый организационный уровень государственного управления. Это обрекало царя и его антибоярскую политику на поражение. Государство не могло существовать без авторитетного и квалифицированного слоя посредников между царем и дворянством. Хотя к этому времени уже существовали приказы, но они были еще слабы и неавторитетны без бояр.

Иван IV не понимал, что против него стояли не втайне сговорившиеся враги, а организационная неразбериха, хаос, с которым не могла справиться незрелая бюрократия; недоставало квалифицированных администраторов. Он, как и Пересветов, полагал, что все государственные бедствия коренились в том, что «вельможи своим чародейством привратили к себе сердце царево и научили его во всем волю свою творити». Отсюда «умалилась правда в московском государстве» [24]. Все проблемы решались изобличением оборотней зла и их уничтожением, попыткой возбуждения массовых представлений об активизации антитотема, персонифицированного зла. Реальная причина дезорганизации аппарата была