Россия: критика исторического опыта. Том1

17 Записки иностранцев о восстании Степана Разина. Л., 1968. С. 113.

18 Крестьянская война под предводительством Степана Разина. М., 1954. Т. 1. С. 235.

19 Робинсон А. N. Борьба идей в русской литературе XVII века. М., 1974. С. 374.

20 Демин А. С. Русская литература второй половины XVII — начала XVIII века. М.,1977. С. 124, 137, 138, 65, 64.

21 Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1969. С. 69.

22 Вестник русского христианского движения. 1976. № 117.

23 Мережковский Д. С. Статьи и исследования разных лет. М., 1991. С. 67.

24 Бердяев Н. А. Судьба России, м., 1990. С. 31.

Глава IV. Крайний авторитаризм и зрелость раскола

«Царь яко бог, еже возхощет, в области своей может сотворить»

Ослабление раннего идеала всеобщего согласия сопровождалось ростом общего беспокойства, представлений людей о нарастании хаоса, усилились жалобы на «насильства» выборных, деятельность которых наряду с бунтами стала фактором дискомфортного состояния. Нравственные связи между локальными мирами и теми, кого они выбирали для представительства вне своего мира, были слабы. Выборные рассматривали свою деятельность как государеву службу. Шла борьба между полюсами вечевого идеала, каждый из которых выступал как самостоятельный нравственный идеал. Общее разочарование в порядках, установившихся на третьем этапе, поражение активных сил антигосударственного манихейства привели к стремлению людей замкнуться в своих локальных мирах с надеждой, что высшая Правда в лице царя является реальным гарантом справедливой жизни, защитой от зла. Наступила инверсия.

Специфика возникновения нового, четвертого в истории российской государственности господствующего нравственного идеала заключается не только в инверсионной реакции на предшествующий идеал. Он оказался также реакцией на вялый характер инверсии, на ее торможение ограниченным оттеснением инверсии медиационным творчеством. Содержавшаяся в древней культуре высокая ценность крайних, манихейского типа решений создавала предпосылки для роста дискомфортного состояния не только в связи с банкротством того или иного конкретного господствующего идеала, но и в результате значимого отступления от инверсионной логики. Возникает особое остаточное дискомфортное состояние, которое накапливается на протяжении более чем одного периода господства сменяющих друг друга идеалов. Такая ситуация может быть вызвана возникновением вялой инверсии. Именно это совпадение остаточного дискомфортного состояния с дискомфортным состоянием, вызванным банкротством господствующего идеала всеобщего согласия, стимулировало возникновение крайнего авторитаризма. Этот идеал, если взять чисто логическую сторону, завершает прямую инверсию, полный переход от одного полюса вечевого идеала к противоположному, от соборного идеала к авторитарному. В обществе этот процесс выступает как тенденция смещения всей полноты власти максимально вверх.

Царь Федор Алексеевич (1676–1682) принимал некоторые попытки оживить умирающий идеал всеобщего согласия: стремился активизировать земские соборы, по разным поводам призывал выборных, уничтожил Приказ тайных дел. Воеводы и приказные были отстранены от сбора большей части подати. Однако царь не получил поддержки снизу. Массовая пассивность, стремление приобщиться к Правде первого лица оказались сильнее. Выборное начало слабело, в городах укрепляли власть воеводы, служилые люди, т. е. представители государства. Результатом стремления достигнуть партиципации к авторитарному отцу стала массовая поддержка авторитаризма. Уже в 1639 году поступали прошения о восстановлении на местах власти воевод и приказных. М. Покровский писал, что мысль об опеке сверху пришла снизу, из самого населения. Посадским начинает «казаться, что приказный человек… все же будет лучше. И каждый раз центральное дворянское правительство утилизирует этот взрыв отчаяния посадских, чтобы лишить их и последней доли самостоятельности» [1]. «Само население просило освободить его от предоставленного ему права самоуправления, чтобы «от такого великого разорения не стояти на правеже с голоду и стужи и достальным не погибнути, и розно не разбрестися»» [2]. Злоупотребления выборных свидетельствовали о неэффективности соборных институтов, о неспособности низов держать выборных под контролем. Правящая элита, опираясь на народные настроения, пошла по пути ликвидации организационных основ идеала всеобщего согласия, по пути установления правления воевод и приказных людей [3].

Авторитарный идеал постепенно укреплял свои позиции еще во время господства предыдущего идеала. Имели место неуклонный рост вотчинного и сокращение поместного землевладения. Отсутствовало сопротивление черносошных дворцовых крестьян при передаче их в вотчинное землевладение. Вотчинники и помещики не оказывали сопротивления строжайшей законодательной регламентации, ограничивающей их инициативу в распоряжении землей, не возражали против оговорок власти по поводу привилегий вотчинников по ранее выданным охранным грамотам. Не было решительного сопротивления крестьян росту власти помещика над крестьянским миром. Возрастали тенденции к единовластию помещика и его доверенного лица среди крестьян [4].

В XVIII веке усилилось стремление государства подчинить вотчинную жизнь определенным правилам, нормам, инструкциям. «Вместо общих положений и ссылок на обычай, вместо молчаливого допущения существующей практики, инструкция XVIII века вносит точные и детальные указания, проникающие в жизнь вотчины и регулирующие все ее подробности. Наказы XVII века гораздо больше полагаются на непосредственное холопское чутье приказчиков, которые должны были чувствовать и угадывать волю вотчинника» [5]. Инструкции четырех поколений князей Щербатовых показывают, что с 1720 по 1780 год происходило все большее подчинение крестьянской общины хозяйственной деятельности вотчины. Существенно возросло стремление к регламентации и опеке. Древние локальные миры ставились под непосредственное авторитарное управление.

В 50–х годах был организован Приказ тайных дел — личная канцелярия царя. Он давал возможность царю решать важнейшие вопросы в обход думы. Возникла практика так называемых «именных указов», т. е. законодательных актов, принятых царем без думы. С этого момента можно полагать начало крайнего авторитаризма. Выборные должности превращались в обычную службу царю, с той лишь разницей, что она не давала обычных выгод. Именно царь творит «суд и правду», — говорится в постановлении собора 1660 года. Манихейская логика брала реванш за свое ограниченное временное ослабление. Этот инверсионный поворот привел к авторитарному идеалу в его крайних формах, далеко выходящих за традиционные формы авторитаризма. Господство авторитарного идеала возникает на основе разочарования людей в своей способности брать на себя ответственность за собственную жизнь в масштабе общества. Возникает настроение, которое Гоголь в «Тарасе Бульбе» выразил словами: «Лучше бы и не было того пира». Это порождает стремление искать Правду в тотеме, отце, вожде, царе. Оно включает согласие на насилие над собой внешнего детерминированного жесткого порядка, что развязывает руки «начальству». Крайний авторитаризм основывался на представлении о высшей Правде как эманации монарха. Этот идеал был закреплен законодательно: «Его величество есть самовластительный монарх, который никому на свете в своих делах ответу дать не должен, но силу и власть имеет, свои государства и земли, яко христианнейший государь по своей воле и благомнению управляет» [6]. «Монархов власть есть самодержавная, которой повиноваться сам Бог за совесть повелевает» [7]. Точно так же как древний тотемизм оказался, говоря языком классической философии, снят в монотеизме, тотемистическая культурная основа власти первого лица была снята обоснованием власти царя как божественной. «Царь яко Бог, еже возхощет, в области своей может сотворить» [8].

Таким образом, единство достигалось единоличной волей монарха, воля каждого и всех должна была