в этой гостинице демонстрирует максимум корректности и доброжелательности.
Узнав, что я приехал из России, администратор предложил посмотреть два одноэтажных здания бывшего русского представительства. Неплохо отреставрированный дом отдан под VIP-гостиницу. В ней всего семь номеров, стилизованных под старину: два из них — апартаменты (по 500 юаней), еще пять — стандартные двухместные номера (по 200 юаней). Цены вполне приемлемые, но открыта она прежде всего для клиентов, приезжающих в составе организованных групп. В последние годы, например, здесь останавливались американские и британские дипломаты. Особенно впечатлила просторная гостиная с добротной мебелью. Только вот написанная на сюжет из древнегреческой мифологии (очередной подвиг Тесея) картина, которая там висит, — весьма посредственна. Что же касается другого здания, то в нем, со слов моего спутника, расположились прачечная и туристическая фирма.
В русском консульстве регулярно останавливался Свен Гедин. Так, после неудачной попытки штурмовать вершину Мустагаты в Восточном Памире, когда у шведа началось острое воспаление глаз, сопровождавшееся сильными болями, в мае-июне 1894 года он жил в доме консула Н. Ф. Петровского, которого хорошо знал и всегда восторженно о нем отзывался. По его словам, «Петровский — один из милейших и любезнейших людей в свете; беседа с ним доставляла мне столько же пользы, сколько удовольствия, так как он человек науки в полном смысле слова, и сделанные им в окрестностях Кашгара открытия… имеют большое значение для археологии и истории».
К тому времени Н. Ф. Петровский проработал в Кашгаре уже 12 лет. Высокопоставленный дипломат и ученый активно интересовался прошлым региона, археологическими памятниками и находками, собрал превосходную коллекцию древних реликвий, прекрасную библиотеку русских и западноевропейских изданий по Востоку, поддерживал тесные контакты с ведущими отечественными востоковедами, в частности с В. В. Бартольдом и С. Ф. Ольденбургом. Последний считал консула первым специалистом, который заставил ученый мир обратить деятельное внимание на научные памятники Восточного Туркестана. Согласно свидетельствам современников, Н. Ф. Петровский полюбил Кашгар «за его неисчерпаемые археологические и исторические сокровища».
Большинство европейцев, обитавших в округе, частенько посещали дом консула— «лучшую точку опоры для путешественника по внутренней Азии». «Я занимал, — пишет С. Гедин, — уютный павильон в саду и после завтрака бродил в тени тутовых деревьев и платанов по террасе, с которой виднелись пустынные области, через которые лежал мой путь далеко на восток. Моими постоянными сотоварищами были ласточки, которые свили себе гнезда под крышей и свободно влетали в комнаты и вылетали из них в открытые окна и двери; погода стояла такая теплая, что окна и двери не закрывались ни днем, ни ночью… Я прилежно работал в своем павильоне и написал несколько статей. Вообще я чувствовал себя превосходно».
Персонал российского консульства в те годы состоял из самого консула, его супруги, секретаря, двух офицеров, таможенного чиновника и 50 казаков. Интересно, что когда путешественник был принят главой местной администрации (кит. даотай) господином Шанем, то тот подчеркнул: в Кашгаре есть два начальника, — он и русский консул. Поэтому он предлагал С. Гедину, поселившемуся по прибытии в город в консульстве, остановиться и у него, как того «требовала справедливость». Однако ученый лишь поблагодарил за оказанную честь.
В августе 1899 года Н. Ф. Петровский, проживавшие в Кашгаре русские, а также конвой казаков встречали его на подъезде к городу. С. Гедин направлялся тогда в район озера Лобнор и был озабочен проблемами завершающего этапа подготовки к длительному переходу. В очередной раз «благодаря опытности и всесильному влиянию генерального консула… и его чрезвычайной любезности, все устроилось как нельзя лучше». С разрешения туркестанского генерал-губернатора для сопровождения главного каравана из консульского конвоя были выделены казаки Сыркин и Чернов, оказавшие в дальнейшем неоценимую помощь экспедиции.
После свержения царизма и Октябрьской революции 1917 года в России ситуация вокруг Синьцзяна оставалась достаточно сложной. В условиях революционного подъема в Средней Азии и заметной напряженности в отношениях между неханьским населением и китайскими властями в соседнем регионе ряд руководителей партии большевиков и военачальники Красной Армии ратовали за активизацию действий в восточном и южном направлениях. По их мнению, Синьцзян мог сыграть важную роль в расширении борьбы угнетенных народов Центральной и Южной Азии против английских колонизаторов.
В августе 1919 года Л. Троцкий выступил за организацию военного похода в Индию и Афганистан, чтобы инициировать «пожар мировой революции». Как бы развивая данную тему, в 1921 году российские дипломаты, направившие из Кашгара отчет ташкентскому представительству Народного комиссариата иностранных дел (НКИД), подчеркивали, что «упорное стремление в Индию обусловлено общеизвестными задачами… Кашгария в настоящий момент служит для английского капитала заслоном против красного поветрия в Северо-Западной Индии, а для нас воротами в нее». Далеко идущие планы не были реализованы, поскольку в конечном счете возобладала точка зрения здравомыслящих политиков.
Так, члены политбюро ЦК РКП(б) на своем заседании 4 июня 1921 года рассмотрели «предложение Я. Э. Рудзутака об образовании республик Кашгарской и Джунгарской». Оно возникло в связи с тем, что в ходе операции частей Красной Армии по разгрому остатков колчаковских войск, отступивших на территорию Синьцзяна, местные революционно настроенные силы, «стремившиеся сбросить гнет милитаристов, выдвинули идею создания отдельных Кашгарской и Джунгарской республик». Против указанного предложения решительно высказался нарком Г. В. Чичерин, поддержанный В. И. Лениным. Вопрос тогда был закрыт, но сторонники «экспорта революции» в многонациональную провинцию уступать не собирались.
Особое упорство здесь проявили отдельные представители Коминтерна. Они способствовали организации в сентябре 1922 года 1-го съезда уйгурских коммунистов Семиречья и 2-го областного съезда революционных союзов «Уйгур», состоявшихся в Алма-Ате. Участники акций избрали и направили общую делегацию на 4-й конгресс Коминтерна. Предпринимались попытки через лиц, прибывших из Синьцзяна в советские учебные заведения, установить более тесные связи с регионом, создать там подпольные структуры с последующим преобразованием их в революционную партию. На 1923 год было запланировано проведение «съезда революционеров Синьцзянской провинции Китая», но от затеи пришлось отказаться.
О взвешенности и четкости позиции НКИД свидетельствуют материалы дипломатической миссии, которая вела переговоры с главой администрации Кашгара. Согласно представленному докладу, восстание «вызвать легко», имея в виду «особенно исламистов», однако «насколько легко вызвать взрыв, настолько же трудно будет направить социально-политическую стихию в соответствующее русло»; «население Кашгарии отличается феноменальной темнотой… и ненавистью ко всему, что связано с «кяфирами» (неверными. — Н. А.); «не нужно быть пророком, дабы предсказать, что национально-революционный удар пан-тюркистов обрушится не только на китайцев, но и на нас».
НКИД, естественно, действовал строго в соответствии с указаниями руководства компартии. В этой связи заслуживает внимание пункт соответствующего постановления политбюро ЦКВКП(б) от 17 февраля 1927 года, который гласил: «Считать совершенно вредными недопустимым какую-либо деятельность или агитацию в направлении отторжения от Китая Синьцзяна или части этой провинции». Избранный курс на поддержание стабильных и взаимовыгодных связей с регионом позволил СССР гибко реагировать на бурные изменения, происходившие в конце 20-х — начале 30-х годов прошлого века как в Синьцзяне, так и в Китае в целом.
Переворот 12 апреля 1927 года, осуществленный Чан Кайши, и сформирование в Нанкине правительства под его руководством, оказали непосредственное воздействие на советско-китайские отношения. От гоминьдановских лидеров на различных уровнях поступили указания о свертывании и ликвидации всех форм сотрудничества между двумя странами. Столь резкие метаморфозы не могли не сказаться и на внешних связях Синьцзяна, но местные власти не торопились выполнять сомнительные директивы из центра.
Генеральный консул СССР в Синьцзяне Гавро информировал Москву: губернатор провинции Ян Цзэнсинь в частной беседе заявил, что никакие приказы, идущие вразрез с интересами региона, он выполнять не будет и намеревается «укрепить еще больше нашу дружбу». С его слов «ни о каких разрывах
