ужасом, не в силах ни крикнуть, ни пошевелиться.
Внизу застигнутые врасплох люди ощутили, как темнота, обретшая невзначай если не тело, то дух, вкрадчиво обволакивает их со всех сторон, обнимает, охватывает, забивается в уши, нос, рот, под одежду, оглушая, отсекая от мира, лишая воли, надежды и воздуха…
Тишину разорвал звон падающего на камни фонаря и бьющегося стекла.
Маленькая лужица масла вспыхнула от угодившего в нее фитилька, тьма отпрянула, точно открытое пламя обожгло ее…
И люди получили возможность вдохнуть.
— Мьёлнир, Мьёлнир, Мьёлнир!!!.. — исступленный рев Олафа ударил по барабанным перепонкам и с грохотом камнепада заметался по шахте колодца и подземелью.
Два топора в мгновение ока оказались в руках отряга, и он, задыхаясь, едва не теряя сознание и видя перед глазами уже не отсветы сгинувшего фонаря, но звезды лучших миров — яростно крутанулся. Лезвия с низким свистом рассекли воздух, встретились с камнем и железом, высекая снопы искр…
Мрак дернулся, словно от боли.
Будто в гуще сражения, кидался отряг из стороны в сторону, круша, громя и дробя вокруг себя всё, что попадалось на отряжский клинок — камень колодца, железо ступеней, плиты тоннеля…
И тьму.
Показалось ли яростно сощуренным глазам или нет, но словно черные клочья замелькали кругом. Почти реальные сгустки мрака разлетались, растворяясь и исчезая в простом — не ожившем — отсутствии света, и с каждым остервенелым взмахом топора, с каждым бешеным выкриком дышать становилось все проще, а страх и слепая паника пропадали, как обрывки дурного сна.
И, будто путеводный огонь, дрожа и танцуя, играло над быстро выгорающим маслом веселое оранжевое пламя, освещая неровный пол подземелья, колодец, оцепеневших на скобах, словно испуганные обезьяны на ветках, Фикуса и Кириана…
И распластавшегося на полу Вяза[130].
Издав последний торжествующий вопль, конунг замер в боевой стойке, тяжело хватая воздух оскаленным ртом, топоры наготове, налитые кровью и хмелем схватки глаза рыскают вокруг в поисках врага…
Никого.
Две нелепые фигуры, прижавшиеся к стене, словно пытаясь пройти сквозь нее, одна — на полу, нерешительно выглядывающая из-под руки, прикрывающей голову…
— Олаф… кабуча отряжская… какая муха тебя укусила?.. — пошевелился, наконец, над лекарем менестрель, только сейчас вспомнивший, что можно дышать полной грудью.
Контрабандист убедился, что топоры уже не носятся по всему доступному пространству, и быстро поднялся, длинный кинжал в руке, готовый разить, случись неизвестному врагу появиться снова — но кругом царила тишина и спокойствие, точно не было ни ожившей темноты, ни сверхъестественного ужаса, ни удушающих объятий.
— Что это было? — сколь напряженно, столь и бесплодно прощупывая взглядом сгустившуюся вокруг тьму, сквозь рефлекторно стиснутые зубы выдавил он.
И удостоился непередаваемых взоров трех пар глаз.
— Это ты
— Что у вас тут происходит? — донесся сверху встревоженный голос царевны. — На кого-то наткнулись? Засада? Ренегаты? И где фонарь?
— Вон лежит… — чувствуя себя нашкодившим мальчишкой, способным ответить только на один вопрос учителя из пяти, конунг кивнул на бренные останки их единственного светильника в черной луже, отчаянно коптящей последними каплями масла.
— Погодите, сейчас новый принесу… — не задавая дальнейших вопросов, буркнула Сенька и снова полезла наверх.
Через пять минут два новых фонаря благополучно прибыли к месту таинственной битвы, и все убедились, что скоротечная отчаянная схватка протекала с пустотой: ни капли крови, ни клочка одежды, шерсти, перьев или чешуи, ни другого покрытия исчезнувшего — или никогда не существовавшего? — тела обнаружено нигде не было. Похоже, щербины от топора в камне и разрубленные скобы лестницы являлись единственными следами странной баталии.
— Но я же чувствовал, как от него ошметки летели! Чувствовал!.. — ожесточенно повторял отряг, снова и снова обводя фонарем равнодушные окрестности.
— Наверное, улетели слишком далеко, — пожала плечами Сенька. — Что бы это ни было — если оно вообще было — оно или унесло ноги, или сгинуло без остатка.
— Так не бывает… — неохотно признал Олаф.
— Может, это было привидение?.. — боязливо озираясь, пробормотал лекарь.
— Черное? — хмуро буркнул рыжий воин.
— Узамбарца? — предположил Кириан.
— Тогда… наверное… подземный стрекала? — выдвинул новое предположение Фикус, после воскресения Гаурдака готовый поверить во что угодно.
— Чушь… — неохотно выдавил отряг, вернул топор поменьше в ножны и вздохнул: — Пойдем отсюда… Дела стоят.
Ни искать, ни ловить тут было больше нечего и некого, и маленький отряд, взяв наизготовку оружие и фонари, двинулся вперед.
— Первая здравая мысль, родившаяся вне моей головы, за весь день… — менестрель картинно закатил под лоб глаза, закинул лютню за спину, нагнулся поправить выбившуюся из сапога штанину… и замер.
В широкой щели между плитами пола и стены в свете уплывающих фонарей что-то слабо блеснуло.
Заинтересованный миннезингер торопливо подошел поближе, сунул руку и тут же почувствовал, как пальцы его сомкнулись на чем-то маленьком, круглом и гладком.
— Кириан, ты где? — обеспокоенно оглянулась Серафима, и бард спешно вытянул находку и вприпрыжку пустился за товарищами.
— Не надейтесь, черный призрак меня не сожрал, — слегка задыхаясь от быстрого бега, пропыхтел менестрель.
— Не такой он дурак — неделю потом мучиться изжогой, — пробормотал конунг, хохотнул чуть нервно собственной шутке, и маленький, но чрезвычайно настороженный отряд торопливо двинулся дальше.
Менестрель не удостоил отряга ответом — лишь показал его широкой спине язык — и с нетерпением разжал кулак.
В болезненно-тусклом свете фонарей на грязной ладони сверкнул шар величиной со сливу. В его прозрачных внутренностях необъяснимым образом плавали, медленно оседая, крошечные белые точки, похожие на снежинки.
Восхищенный маленькой диковиной, бард принялся трясти ее — и снежинки взметнулись в урагане. Перестал — и буря успокоилась, а точечки снова принялись мягко ложиться на дно.
«Кто-то из контрабандистов потерял штуку заморскую», — сразу понял Кириан, метнул вороватый взор на крепкую спину Вяза, определяя для себя еще и хозяина потери, и проворно сунул неожиданный сувенир в карман штанов. «Что упало, то и пожнешь, как говорил Шарлемань Семнадцатый», — самодовольно подумал поэт, ласково перекатывая в пальцах гладкий, как стекло, шар. — «Назовем это компенсацией морального ущерба и забудем про муки совести. А это братство плаща и мешка себе еще навезет».
А спустя пятнадцать минут лукавый менестрель забыл и про восхитительный шарик — потому что, наконец, они достигли цели.
Пятиэтажный доходный дом в Капитанском районе, построенный квадратом и облицованный синим мрамором, почти как королевский дворец был своего рода достопримечательностью Атланик-сити. Середина квадрата была полностью отведена под конюшню: с крышей, покрытой магически обработанной
